Найдется добрая душа

— Ладно, — сказал он с неохотой, — займись кухней.

И только потом, присоединившись к бригаде, понял, почему так ответил. Не хотелось подпускать Сашку к ребятам, которые расчищали поляну от кустарника и мелколесья. Он опасался, что даже на таком нехитром деле Сашка первым потребует перекура и, как не раз уже бывало, собьет рабочее настроение.

А работа, он видел это, уже захватила бригаду. Равномерно и сильно вмахивал, зажав в широких ладонях топорище, Женя-москвич; легко, будто играя, подрубал кусты Дима Полодухин, и медью отливала на солнце его рыжая голова; не отставал от него бородатый Володя Данчевский. В перестук топоров вливался тонкий металлический звон пилы, которую направлял, как всегда озабоченный, Толя. И, боясь отстать от ребят, напрягался, делал вместо одного два торопливых взмаха, запыхавшийся Юрка.

Николай попробовал пальцем лезвие топора, поплевал на руки и, встав неподалеку от Димы Полодухина, ударом наискось подсек засыхавшую сосенку. Сразу же он свалил вторую и пошел рубить, показывая свою железную бригадирскую хватку — попробуй угонись за ним, за Колькой Кружилиным!..

И, глядя на Николая, Юрка Левадный подумал, что нет, не угнаться ему за бригадиром, долго еще не угнаться. А не угнаться потому, что уже в семь лет Колька умел запрягать коня и колоть дрова, в тринадцать косил рядом с мужиками, а в четырнадцать встал к слесарным тискам. И если тронуть сейчас хоть бригадирову спину, хоть руки, не поймешь — железо потрогал или мускулы. Были они такими уже много лет, хотя не выжимал он штангу, как Дима Полодухин, не прыгал через веревочку в секции бокса, как Юрка, не упражнялся с гантелями, как Володя Данчевский…

Они работали час и другой. Пот струйками стекал с раскрасневшихся лиц, майки липли к спинам. Юрка первым остановился, сбросил лыжную куртку, стираную-перестираную, и остался в красной трикотажной безрукавке. Мошка сразу облепила Юркины, еще не налившиеся силой, плечи и тонковатые длинные руки. На правой, выше локтя, был вытатуирован голубь мира, на левой — надпись: «Вино и любовь нас губят». Все знали, что никакой любви у Юрки еще не было, а девчат он просто боится и не знает, о чем с ними разговаривать.

«Устал Юрка», — подумал Николай. Но нельзя сейчас жалеть Юрку, нельзя объявлять перекур. До темноты надо оборудовать табор, а дел еще многовато. И пусть Юрка втягивается, в тайгу приехал. Если дать поблажку сейчас, что будет потом, на трассе, когда придется вязать и ставить опоры? Пусть привыкает…

В стороне от них неторопливо копал ямку для очага Сашка. Искоса Николай наблюдал за ним. Сашка что-то вымеривал раскладным метром, лопатой вырезал куски дерна, зачем-то стаскивал их к очагу. Сдерживая злость, Николай спросил:

— Скоро ты управишься тут?

— Делать, Коля, надо на совесть. Не шаляй-валяй. Нас отец так учил…

Николай не стал возражать: что верно, то верно. Делать надо на совесть. И отец…. Знал ведь Сашка, чем растревожить, разжалобить Николаеву душу — напоминанием об отце, о том, что они оба его дети. Да, посмотрел бы на них сейчас отец! Но не прийти в приангарскую тайгу их отцу, никогда не узнает он ничего о трех своих сыновьях… Будто сквозь сон увидел Николай околицу родной деревни под Вологдой, невысокий взгорок, темные кресты над осевшими холмиками, деревянные пирамидки с железными звездами. На одной надпись:

«Здесь покоится коммунар Филипп Кружилин, погибший от зверской руки классового врага»…

К вечеру шалаш был готов. Над нарами натянули широкий брезент, а другой скат крыши так и остался, белел стволами плотно уложенных молодых березок. От них пахло клейким, будто подперченным, листом и земляной сыростью. Женя и Володя сколачивали стол из отесанных жердей. Юрка прикреплял к сосновому стволу рукомойник, Толя пилой нарезал чурбачки, заменявшие стулья, а Дима лопатой разравнивал небольшую площадку.

— Стадион строит, — подмигнул ребятам Данчевский. — Эй, строитель, будку там для газированной поды не забудь!

Дима не отозвался, сосредоточенно окопал в центре площадки круг, положил туда диск и ядро для метания, ногой подкатил штангу, которую смастерил из вагонеточных колес и стального штыря.

Уже в сумерках, окруженные притихшей тайгой, сели они за ужин. Бурлил на плите алюминиевый чайник, в двух сковородках потрескивало сало с картошкой. Для желающих Сашка сготовил еще макароны с консервированным мясом. Ели, хвалили Сашкину стряпню и очаг, оборудованный, действительно, на совесть. От раскаленной плиты струилось тепло, дым уходил в трубу, сложенную из кусков дерна.