Найди меня

Когда уже она прекратит? Неужели я сам все начал, первым своим вопросом уверив ее, что мы можем столь неформально общаться? И все же я на нее не обижался.

– Мы встречаемся раз в пять-шесть недель. Он некоторое время прожил в Риме, но скоро переезжает в Париж. Я уже по нему скучаю. Я люблю проводить с ним время; на самом деле мы ничего не делаем, в основном гуляем, и обычно по одному и тому же маршруту: его Рим – в районе консерватории, мой Рим – там, где я жил, когда был молодым преподавателем. Обязательно обедаем «У Армандо». Он меня терпит, хотя, возможно, моя компания ему приятна, я так и не понял. Или и то и другое. Но эти наши прогулки стали ритуалом: виа Витториа, виа Белсиана, виа дель Бабуино. Иногда мы доходим до самого Протестантского кладбища. Это вехи нашей жизни. Мы останавливаемся возле каждого памятного места, как благочестивые люди останавливаются возле madonnelle — уличных святынь, чтобы воздать дань уважения Мадонне, и называем такие остановки своими вигилиями^[3]. Никто из нас не забывает: обед, прогулка, вигилия. Мне повезло. Гулять с ним по Риму – само по себе вигилия. Куда ни пойди – натыкаешься на воспоминания: собственные, чужие, воспоминания города. Мне нравится Рим, когда наступают сумерки, сыну он нравится днем, и нам случалось зайти куда-нибудь на чай только для того, чтобы протянуть время до вечера и потом уже выпить.

– И это все?

– И это все. Мы гуляем по виа Маргутта ради меня, а потом по виа Белсиана ради него – в обоих случаях вспоминая былую любовь.

– Вигилии по прошлым вигилиям? – пошутила моя молодая попутчица. – Он женат?

– Нет.

– У него кто-нибудь есть?

– Не знаю. Подозреваю, что кто-то должен быть. Но я всерьез о нем беспокоюсь. Уже довольно давно была у него одна история, и, когда я спросил, есть ли у него сейчас кто-нибудь, он только покачал головой и ответил: «Не спрашивай, папа, не спрашивай». Это может значить, что у него никого нет или что у него множество связей, и я даже не знаю, что хуже. Раньше он был со мной таким откровенным…

– Думаю, он говорил с вами честно.

– Да, в своем роде.

– Мне он нравится, – ответила молодая женщина, сидевшая наискосок от меня. – Может быть, потому что я и сама во многом такая же. Иногда меня обвиняют в том, что я слишком открытая, слишком прямолинейная, а потом слишком закрытая и замкнутая.

– Я не думаю, что он замкнут с другими. Но мне не кажется, что он особенно счастлив.

– Я знаю, что он испытывает.

– А разве в вашей жизни никого нет?

– Если бы вы только знали.

– Что? – не понял я.

Это слово выпрыгнуло из меня, словно удивленный и жалобный вздох. Что она могла иметь в виду – что у нее в жизни никого нет, или что у нее слишком много поклонников, или что мужчина ее жизни бросил ее и оставил несчастной с одним лишь желанием выместить гнев на самой себе или на целом ряде кавалеров? Или люди просто приходят и уходят, приходят и уходят, как, я боялся, слишком многие поступали с моим сыном? Или она сама была из тех, кто прокрадывается в чужую жизнь, а потом исчезает из нее, не оставив ни следа, ни сувенира на память?

– Я из тех, кому никто не нравится, а про любовь и говорить нечего.

Я так и видел это в них обоих: одинаково ожесточенные, огрубевшие, израненные сердца.

– Так что же, люди вам не нравятся или просто надоедают, и вы, хоть убей, не помните, почему когда-либо считали их интересными?

Она затихла, как будто была поражена до глубины души, и некоторое время молчала, глядя прямо на меня. Я что, опять ее обидел?

– Как вам удалось это понять? – вдруг спросила она. Наконец я увидел ее серьезной и сердитой. Я знал: она оттачивает острые слова, которыми могла бы срезать меня, столь бесцеремонно вмешивающегося в ее личную жизнь. Не нужно мне было ничего говорить. – Мы познакомились всего пятнадцать минут назад и вы так меня читаете! Как вам удалось это понять? – Потом она пришла в себя и спросила: – Сколько вы берете за час?

– За счет заведения. Но если я что-нибудь и понимаю, то, думаю, это потому, что мы все такие. Да и вообще, вы молодая и красивая и, уверен, всегда притягиваете мужчин, а значит, заводить знакомства вам не составляет труда.

Я что, опять что-то сморозил и нарушил приличия? Пытаясь сделать комплимент менее явным, я добавил:

– Просто очарование от нового знакомства никогда не длится достаточно долго. Мы хотим только тех, кто не может нам принадлежать. Свой след оставляют лишь те, кого мы потеряли, или те, кто даже не узнал о нашем существовании. От прочих едва ли остается эхо.

– И с мисс Маргутта так было? – спросила она.

От этой женщины ничего не укроется, подумал я. Прозвище «мисс Маргутта» мне понравилось. Оно бросало на мой давний роман мирный тихий свет, едва ли не делая его смешным.

– Я никогда толком этого не узнаю. Мы были вместе совсем недолго, и все произошло слишком быстро.

– А как давно?

Я призадумался.

– Стыдно признаться.

– О, да скажите уже!

– По меньшей мере двадцать лет назад. Ну, почти даже тридцать.

– И?