Найдите, что спрятал матрос: "Бледный огонь" Владимира Набокова

всегда босая, потирая подъем одной ноги об икру другой или почесывая четвертым пальцем пробор в светло-русых волосах… я заметил как-то… блеск нежной насмешки в ее широко расставленных, светло-карих глазах. Странно сказать, но в моей жизни она была первой, имевшей колдовскую способность накипанием света и сладости прожигать мой сон насквозь… а между тем в сознательной жизни я и не думал о сближении с нею, да при этом пуще боялся испытать отвращение от запекшейся грязи на ее ногах и затхлого запаха крестьянского платья, чем оскорбить ее тривиальным господским ухаживанием (280–281).

Описанное здесь физическое отвращение Набокова находит явный отголосок в сцене «Бледного огня», в которой Кинбот отказывается ответить Гарх «господским ухаживанием». Чувства потери и стыда, которые пробуждают в Набокове-подростке его первые сексуальные сны, отзываются в осознании Гумбертом заурядной физической природы Лолиты, утратившей сначала свою эльфийскую сущность, а потом, под стон эльфов, и свою эльфийскую личность[379].

Многочисленные соответствия «Лолиты» и «Бледного огня» ставят эти два романа в симпатический резонанс. В окрестностях лагеря Лолиты есть три озера, названия которых заканчиваются на «-кс»: Оникс, Эрикс и Клаймакс; в Нью-Уае — также три озера: Омега, Озеро и Зеро, названия которых начинаются и/или заканчиваются на «о» и обозначают «0» (ноль).

Увешанный зеркалами номер Гумберта в «Зачарованных охотниках» связан с зеркалом Сударга из «Бледного огня», полным русалочьих образов: Ло подкрадывается к «сокровищнице» новых платьев «так медленно… словно шла под водой» (150). В ресторане гостиницы настенные росписи изображают «множество животных, дриад и деревьев» (151).

Эмблемой совершенного счастья, которое Гумберт испытал с Аннабеллой, служат «розовые скалы» [«red rocks»] (22). Когда Гумберт двадцать пять лет спустя реконструирует эту сцену с Лолитой, он называет их по-французски — «Roches Roses»[380]. Поскольку у Гумберта мать — англичанка, а отец — швейцарец, то английский и французский — его родные языки. Кинбот говорит о «розово-каменном дворце» (113, примеч. к строке 130) и использует земблянское слово «rodstein», означающее, как можно предположить, красный камень (red stone).

Розовые камни в «Лолите» и «Бледном огне» — это сколки розового гранита с облицовки дома Набоковых на Большой Морской улице, 47, в Санкт-Петербурге. Он упоминается в автобиографии, где можно найти источники многих фикциональных образов Набокова. «Изначальная» девочка-дитя набоковского «княжества у моря», присутствующая также в его «морском» петербургском адресе, — это его приморская любовь Колетт. Колетт — имя, данное Набоковым своей девятилетней возлюбленной, а также имя французской писательницы, с которой у Набокова немало общего. Бессмертный образ любимой матери Колетт, Сидо, который писательница создала в своих воспоминаниях, во многом схож с изображением набоковских родителей в «Других берегах»:

…мое детское воображение, моя детская гордость представляли наш сад розой всех садов, всех ветров, средоточием всех лучей, где все озаряла своим присутствием моя мать[381].

Мать Набокова учила сына запоминать; первым словом Сидо при виде изысканных явлений природы было «Смотри». Колетт описывает, как ее братья гонялись за бабочками-Адмиралами и Пурпурными Императорскими мотыльками, своего отца она называет «чаровником» с волшебным фонарем, а о песке на мысе Пулен говорит, что он усыпан осколками раскрошенных рубинов. Более того, у Колетт, как и у Пушкина, дед матери был негритянского происхождения. Из своего прошлого Набоков выбирает идеальные модели, относительно которых фикциональные двойники предстают лишь бледными отражениями. Он отрицает прямую связь между своей Колетт и Лолитой (несмотря на то, что ассоциирует обеих с «Кармен») потому, что важен не очевидный ключ к их взаимосвязи, а тот сложный способ, каким фикциональный вариант преломляет, фрагментирует и реконструирует исходную модель.