Найм

— Как же не помнить. Подлещики на реке в тот день хорошо брали. Вот такие попадались. Всё так и осталось. Вон — речка наша, в ней рыба так же ходит. Только вода та утекла. Верни ту воду, Хрысь. Тогда и разговор — тот будет. А ещё подыми из земли Кудрю с сынами, да Хохряка с сынами, да иных из односельчан твоих, кто от волхвов смерть принял, да тех, кто от пруссов помер… Верни воду, Хрысь. А коль не можешь — будем говорить не по старине, а по-новому. Как оно ныне есть. А нет… Я с Елно Марану привёз. Расспрашивала она про ваше селище. Интересовалась. Ну, так как? Пустить её к вам?

Мужики встревоженно загомонили и уставились на Акима. Тот, хоть и с задержкой — заслушался дед моих напевов — уловил всеобщее внимание аудитории, сделал скорбное лицо и удручённо покивал головой:

— Всё — правда истинная. Привёз сынок Марану. Упаси, боже милостивый. Стра-а-а-холюдина… Мне-то она раны смертные залечила. Так даже и я — страху натерпелся… Ежели он её на вас выпустит…

Смысл мимической скорбности Акима постепенно доходил до всех: «богиня всех инфекционных заболеваний» у Ваньки в рукаве, на манер голубки, спрятанная сидит. Сейчас Ванька рукавом — махнёт, птичка — полетит, да как начнёт нарезать… по округе да по траектории, поливая помётом и прочей заразой… Уж как и самому-то уберечься — не знаю.

Напоследок Аким тяжело вздохнул, «поднял очи горе» и перекрестился. Народ, воспринявший этот эмоционально насыщенный мимический монолог, дружно перекрестился тоже. Помолчали. Но один, из помоложе, всё-таки влез:

— Ну и чего ж вы хочите?

— Ещё раз «нукнешь» — будешь месяц телегу таскать. Вместо мерина моего. Теперь по делу: своей земли у вас нет…

Общий хай прервал моё построение ультиматума. Мужики дружно возмутились. До такой степени, что одни начали надевать шапки, будто собрались уходить, другие наоборот — швырять шапки на землю, третьи, куда ж без этого, выразительно, с двух рук, показывали кукиши. Несколько человек вскочило на ноги. За нашим столом Яков, сидевший с противоположного края, тяжело стал подниматься и выдвигаться, вытягивая свой меч. Худо дело — хромает он сильно, сшибут и затопчут.

С другой стороны, у входной двери, Сухан, чётко, как на учениях, развернулся в боевую стойку, взяв еловину наизготовку. Второй мой прокол — надо было ему рогатину дать. И кольчугу на него одеть. Не подумал.

Но мужики, увидев непривычную последовательность чётко отработанных движений, несколько отвлеклись, обратили внимание на моего постоянного сопровождающего. И вспомнили, что Сухан не только из «верных» бойцов Акима, но и «живой мертвец» Ваньки-колдуна.

А сам «колдун», ошалев от внутренней паники, от неизбывного предчувствия «сейчас нас бить-убивать будут!», начал куражиться. Меня со страху такой кураж пробивает… Хорошо, что не понос. Потом всего два раза стыдно бывает: что — испугался, и что — сделал.

Я вскочил на стол, выбил чечёточное коленце, единственное, которое знаю, покрутил над головой своим дрючком берёзовым и радостно-истерическим голосом поинтересовался:

— Ну чё? Спляшем?

Нет, не тяну я на Наташу Ростову — время моего первого бала здесь ещё явно не пришло. Да и «графинечка» — на столах не плясала. Никто меня не выбрал, не пригласил — не сыскалось в «паучьей» толпе князя Андрея Болконского. Так я и остался в этот раз — не обпляснутый…

Часть мужиков в сердцах поплевала на пол и двинулась и выходу. И остановилась. Деревянное, без мимики, гладко выбритое лицо Сухана, и не менее гладкая и тоже вполне не-мимическая оглобля, направленная в животы… прогуливающихся по поварне… как-то не располагали к продолжению дефиляжа.

— Ну вот и славненько. Пар лишний выпустили — теперь и поговорить можно. Эй, там — пива гостям принесите.

Суховатый, чуть старческий голос Акима разрядил обстановку. Халява — она всегда сладка. Гостям шустро тащили пиво и воблу. А я смущённо слез со стола под укоризненным взглядом Акима. И с чего это я так перепугался-разволновался?

Но усаживаясь за стол, увидел, как тяжело, неловко возвращается на своё место Яков. Стал бы он подниматься без причины? И короткий шёпот Акима возле моего уха: «Ловок!» показался уже не только рефреном-подколкой. А — похвалой. Может быть…

Мужики промыли разгорячённые глотки, а я, по разрешающему кивку Акима, позволил себе продолжить. Процесс «примучивания» как беременность — прервать, чтобы позднее продолжить с этого же места — не получиться.

— Значится так. «Паучья весь» стоит на Рябиновской земле. Тихо! Так написано в княжеской надельной грамоте. Так подтверждено нынешним Ельнинским посадником.

Начавшийся, было, общий гомон и новые попытки встать и уйти — оборвались. Последней новости «пауки» не знали. Власть их сдала.