Наёмник

– Нет, их. Если продержимся день-другой, они уберутся. Пожалуй, уберутся… В конце концов, главная их цель достигнута. В сравнении с патроном, со старым Патриком, мы мелочь… Объедки с барского стола…

Бобби побагровел и дернулся. Аргентинец взглянул на него, прочистил горло, будто подавив смешок, и произнес:

– Если продержимся, уберутся… Вы в этом уверены, дон капитано?

– Смысл таких операций – секретность и быстрота, – пояснил Каргин. – За это заказчик и платит.

Он лег, вытянулся на бугристом каменном полу и смежил веки. Бубнящие что-то голоса отодвинулись, стали далекими, неразличимыми, потом совсем пропали, будто южная ночь, окутавшая Иннисфри черной шелковой вуалью, поглотила их и растворила в теплом влажном воздухе. Звуки ушли, сменившись снами. В снах Каргин блуждал в тропическом лесу, но не таком, как в кратере – лес скорее был ангольский, с чудовищными деревьями, чьи кроны уходили в небеса, а корни змеились по земле подобно объевшимся удавам. Корни мешали бежать, однако он чувствовал, что останавливаться нельзя, что в беге – его спасение; погоня шла по пятам, терпеливая и незримая, как нож убийцы, запрятанный в рукаве.

Кем были его преследователи? Наемниками Кренны? Черными бойцами хуту? Фанатиками-муджахедами? Солдатами Лорана Кабиле?

Этого Каргин не знал, но зрела в нем уверенность, что бой окажется последним, и потому, раз уж придется жизни лишиться, надо отдать ее подороже. Под руками вдруг очутилась винтовка, та самая, из бункера, затем и позиция нашлась – в развилке огромного дерева, рядом с дуплом, похожим на пещеру. Он взлетел туда как лист, гонимый ветром, не прилагая никаких усилий; лег у закраины дупла, прижался к грубой шершавой коре и начал озираться: кто выскочит из-за стволов, кого судьба пошлет под пулю. Первым хорошо бы командира взять, начальника… А кто у них начальник? Главный босс?

Едва он об этом подумал, как перед ним явился Халлоран – живой, здоровый и сердитый, в рамке из черепов и берцовых костей. Не человек, а портрет из журнала.

– Что ты знаешь о боссах, идиот? – прорычал он будто бы в самое ухо Каргину. – И что ты знаешь об иррландцах? Иррландцы – великое дрревнее племя! Не то что славянские недоумки! Каждый иррландец – эррл с благорродной крровью…

Джунгли откликнулись: крровью, крровью, крровью… «Стрелять?.. Не стрелять?.. – раздумывал Каргин, лежа на своей развилке. – Сроду не убивал стариков. Опять же, не простой старик – хозяин, коему честью поклялся служить, с кем разговоры разговаривал! Близкий, можно сказать, человек, почти приятель…»

Не поднималась у него рука на Халлорана, никак не поднималась, а тот не успокаивался, кружил под деревом, орал:

– Прродай перрсам оррудия… Аррабам – верртолеты… Перрсам – стингерры… Прродай!.. Прродай!..

– Сам продавай, – буркнул Каргин, озлившись, и вдруг провалился в дупло.

Но было это не дупло – бездонная яма, пропасть. И он, сжимая бесполезную винтовку, падал в нее мириады лет, летел и летел, пока не сгорели и не подернулись пеплом все звезды Галактики.

* * *

Каргин проснулся внезапно, как если бы грянули набатные колокола или сработал тревожный сигнал, поданный Всевышней Силой. Не генералиссимусом-Творцом, но кем-то из его генштаба, каким-то сержантом или капралом, святым или ангелом-хранителем. Словом, тем, кому положено опекать воюющих и путешествующих.

Он сел и, прогоняя остатки сна, нащупал прислоненную к стене винтовку. Костер прогорел, в пещере царила кромешная тьма, и только в рваном проеме входа раскаленными углями мерцали звезды. Выходит, не погасли, пока падал, мелькнула мысль.

Рядом тихо посапывала Мэри-Энн, а еще слышался где-то в отдалении быстрый невнятный шепот. Других звуков Каргин не различал, будто все в пещере и ее окрестностях разом умерло или погрузилось в летаргический сон – такой, в котором не услышишь ни шороха, ни живого дыхания.

Поднявшись, он пристроил винтовку на сгибе локтя и направился к выходу, откуда и доносился бормочущий шепот и где маячила темная неясная фигура. Однако не Стила Тейта, которому полагалось дежурить в эту ночь – повар был коренаст и массивен, а силуэт, рисовавшийся на фоне звездных небес, принадлежал скорее человеку худощавому и узкоплечему. Он шевельнул рукой, в лунном свете блестнули золотые перстни, и Каргин догадался – Арада!

Молится он, что ли? А где же Тейт? Где часовой, черт его побери?!

Под ногами скрипнул щебень, и бормотание оборвалось.

– Молились, дон Умберто? – спросил, приблизившись, Каргин.

– Да, капитан. Я – человек религиозный… – Он перекрестился, одновременно шаря левой рукой у пояса. – Вы знаете, чем различаются три основные христианские конфессии? У вас, у православных, говорят: молись, и бог простит. У лютеран иная заповедь: трудись, и за труды твои воздастся. То и другое, дон капитано, крайности, точки зрения умов ленивых или алчных… Мы, католики, предпочитаем золотую середину: молись, трудись, и грехи твои будут отпущены, а труд не пропадет втуне.