Наират-2. Жизнь решает все

— Оно того стоило?

— Умирать — нет, жить — да. Только так и стоило.

— Я мертва?

— Еще нет.

— Я жива?

— Еще нет.

Каваард ждет. Позволяет ей обойти дворик вдоль стены, коснуться золотарницы — жесткие листья царапают ладонь. Он даже разрешает нырнуть под мостик. Знает, что арка, вывернувшись наизнанку, вновь толкнет во двор. И только тогда говорит:

— Если хочешь что-то увидеть, то садись и смотри.

Перечить Элья не смеет. А пепел на карте приходит в движение.

Дорога. Красный камень. Копыта. Много. Сапоги. Сапог мало, один рваный, но след от него самый четкий, пылающий. Постепенно тухнет, впитывается.

А если присмотреться, то… Камень сам хватает и за колеса, и за копыта, и за ноги. Липнет, тянется жадными ртами и пьет непонятное, проталкивая в глотку-жилу. А та ползет под плитами, повторяя каждый изгиб дороги. На некоторых перекрестках еще и ветвится.

— Что это было?

— Дорога, — Каваард улыбался, но левая сторона его лица вспухла черными горошинами язв.

— Какая дорога?!

— Красная. Ты же сама видела.

Видела. Только это видение — ненастоящее, как все вокруг. Она, Элья, бредит на пороге смерти. Перегорела, отдавая тегину больше, чем могла.

Она посмотрела на руки. Кожа между пальцами растрескалась, обнажая серое волокно мышц.

— Жалеешь? — тотчас поинтересовался Каваард.

— Нет.

И это было правдой. Но Каваард снова молчит, предоставляя говорить ей.

И Элья произносит:

— Он… был бы ужасным правителем. Возможно, так лучше.

— Кому?

— Тем, кто решил. Точнее, они думают, что лучше, но… Это не решение.

— …Решения бывают разными, — и снова скрежещущий голос бьет по ушам. — Жадный дурак решил поживиться золотом, внимательный кучер пресек это. Рад, уважаемый Паджи, что наши методы сходные.

Снова повозка на камнях скачет, качается и баюкает ящик-колыбель. Только теперь звук другой, словно не по гранитным плитам едут, но по мягкому.

Живому.

— Люди, склонные к иным решениям, проигрывают. — Это Паджи? Тот самый спорщик Паджи?

— Именно. Наират не терпит слабости.

Колеса едут по алчущим ртам, подставляясь под шершавые языки. А те вылизывают колеса дочиста, снимая частицы живого… Вкусно и сытно, как с тем неудачливым взломщиком ящика. А ловкие и хитрые рты пируют что на мертвом воре, что на убийце. И от скрипучего голоса отхватывают лакомые кусочки. Нет, не отхватывают — он сам их щедро разбрасывает, прикармливая пожирателей. И сплавляет единая утроба черные песчинки в черные нити.

— До Мельши осталось два дня.

— И не поспоришь.

— Вот и не надо. Не люблю.

А с чем спорит Элья? С тем, что она жива, хоть и заперта внутри мертвеца? Или давно мертва, хоть и слышит собственное сердце в одном из миров? Зачем спорить? Пора принимать решение.

— Жива, — Кырым-шад склонился так, что рыжая косица коснулась Эльиного лица. — Очнулась. Вовремя, вовремя… Пить хочешь?

Она не знала. Слишком много всего: слабость, немота, жар, боль в спине и руках. Есть ли среди них жажда? Вроде бы.

— Одно слово — фейхт. Живучесть высшей степени. Удачно, удачно… Будет чем обрадовать кагана.

Внимательный взгляд: ну же, склана, выдай себя. Ты ведь знаешь, что каган мертв. И знаешь, кто его убил. И молчание — единственная тропа к спасению.

Тропа над обрывом.

Тебе будут благодарны, Элья. Быть может, убьют не сразу.

— Т-ты… — губы не слушались, язык кляпом заткнул рот, но Кырым-шад понял правильно. Взмахом руки отпустил прислугу, сел рядом и, ухватив пальцами за горло, легонько сжал.

— Я. И ты вместе со мной. Тебе везет. Умеешь выживать.

Он отпустил Элью, позволяя ей говорить.

Тяжело телу, но не мыслям:

— Я… Больше. Не хочу. Так. Выживать.

На этот раз получилось не пропасть из лаборатории. Час? Два? День? Отблески огня на стене, слабый зуд эмана, туша голема, который кажется мертвым, но на самом деле спит. Слышно, как изредка шелестят шестерни и всхлипывает жижа в патрубках. Видно темную струйку, ползущую по кривому когтю. Вот-вот доберется до края, закапает на пол.

Уже. По паркету расползается лужица, а убирать не спешат.

Угол, который виден Элье, пуст. Движения не чувствуется нигде в комнате. Ее не считают нужным сторожить? Правильно. Куда бежать? Как?

Она выгорела. Особенно руки — пальцы перехвачены полосками полотна и сами белые, как полотно. Но руки это всего-навсего руки. И спина лишь спина. И слабость не смертельна. Пока не смертельна.

Смерть ведь ничего не решает, а Элья жива.

И не хрен лежать и ныть.

Она подтянула ноги к груди. Уперлась коленями и руками — проклятье, оказывается, не только у гебораанов пальцы спекаются — и оттолкнулась. Крик удалось задавить, но стало ясно — спина закипела.

Ковер встретил длинным ворсом. Почти как трава во дворике, где остался Каваард. За траву можно было бы уцепиться, а ворс выскальзывает…

Человек появился из-за портьеры. Он не крался, но по привычке двигался легко и бесшумно, а потому подобрался вплотную, прежде чем Элья его заметила. Даже не его, а высокие сапоги из алого сафьяна: расшитые золотом голенища, кованые носы и посеребренные звездочки шпор.

— И куда собралась? — спросил голос того, кого больше не существовало. — Далеко?