Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

Уже в первые дни Девереву пришлось узнать, что в лагерь прибывают команды, которые задерживаются недолго. В нем шла сортировка военнопленных по схемам, разработанным в «Восточном министерстве». Выявлялись коммунисты и комсомольцы, комиссары и командиры Советской Армии, евреи, безнадежно больные, обессилевшие и готовившие побеги. В карточках на военнопленных с педантичной точностью проставлялись в соответствующих графах данные их опроса. Отбирались и физически здоровые молодые мужчины для отправки на заводы и фабрики Германии и в тыловые воинские части вермахта.

Лагерная команда, в которой оказался Деверев, ежедневно выносила из бараков умерших за ночь, укладывала их рядами, как бревна, в крытый кузов автомашины. Потом команде приказывали взбираться на трупы, предупреждая, что при попытке бежать они будут расстреляны с автомашины, следовавшей за ними.

За городом у глубокого рва транспорт разгружался. Деверев усердно сбрасывал мертвецов, чтобы не получить замечания от немцев, стоящих наготове с автоматами. В лагерь он возвращался один. Остальных, которые выезжали с ним, у него на глазах расстреливали в том же рву. На обратном пути в кузове сидел с автоматом конвоир, направив ему дуло прямо в живот. Машину подбрасывало на ухабах, автомат тоже все время подпрыгивал в руках солдата, и Деверева на каждом ухабе пронизывала страшная дрожь.

Однажды, возвращаясь вот так же после очередной «операции», по пути где-то остановились. Из кабины вышел унтер-офицер и что-то сказал своему солдату. Деверев сидел в углу кузова, прижавшись спиной к металлическому борту, и думал не столько о том, что он видел и делал, а о том, что ему еще предстоит. Солдат поманил его к себе, но не позволил встать. Деверев подполз к нему по-обезьяньи, на четвереньках, чем доставил удовольствие конвоиру. Охранник бросил ему сигарету и, чиркнув зажигалкой, разрешил прикурить, тут же указав на место в углу, как указывают дрессированной собаке. Деверев, держа в зубах дешевую сигарету, которая туманила ему сознание, послушно занял отведенное ему место. Чем больше он затягивался, тем дальше отдалялся только что виденный им ров, мертвецы, сваленные в него, и упавшие под пулями четверо пленных. У него снова блеснул слабый огонек надежды оттого, что, как и в прежние поездки, его пощадили, а сегодня даже дали сигарету.

На ночь Деверева поместили в барак, до отказа набитый военнопленными, только что вернувшимися с работы в карьере. Перед этим с ним беседовал фельдфебель, заместитель командира лагеря, предупредив, что в бараке, где он будет жить, замышляется побег. Ему поручалось примкнуть к группе, чтобы установить всех участников и вовремя сообщить об этом администрации лагеря. Фельдфебель, очевидно, что-то знал о нем, раз завел такой разговор. Еще напомнил, что он должен ценить великодушие, иначе... Впрочем, запугивать трусливого Деверева не было необходимости, он и без того готов был на любую подлость.

На следующее утро Деверев стоял в строю команды, которая под охраной автоматчиков с овчарками препровождалась за город на восстановление разбитого шоссе. Целый день он прислушивался к разговорам работающих, сам трудился с усердием, что заметили не только охранники, но и военнопленные. Все, с которыми он был рядом, молчали. Ни единого слова в его присутствии. Деверев спохватился. Он сразу не сообразил и ему не подсказали, что надо по возможности увиливать от дела, работать как все, а не усердствовать на деревянных трапах с тачкой гравия. Один из военнопленных с провалившимися щеками, в лохмотьях, медленно накладывающий в тачку по пол-лопаты гравия, хрипло проронил:

— Стараешься? Ну, ну, давай, старайся! Братва все видит.

Под вечер команда, дробно стуча деревянными колодками по мостовой, возвращалась в лагерь. Деверев обдумывал, как поступить с тем высоким худым военнопленным, который упрекнул его в рвении к работе, докладывать ли о нем или следует промолчать.

На четвертый день, вечером, Деверев сидел в здании администрации лагеря, низко опустив голову. Сообщить появившемуся с переводчиком обер-лейтенанту ему было нечего, а тот ожидал от него сведений о подготовке побега и другую информацию. Рассказывать о том военнопленном он не решался. Как и следовало ожидать, обер-лейтенант монотонно выговорил ему за неумелое поведение и пригрозил, что если он и дальше будет так же пассивничать и не проявит должной изобретательности, то служба, которая рассчитывает на него, вынуждена будет прекратить с ним связь. Что потом будет — домысливал Деверев сам: содержание в лагере военнопленных на общих основаниях, к которым его как раз приучали.

Офицер, видимо, куда-то торопился, все время поглядывал на часы.

— Подумай, Вьеро, — без всякого «де» небрежно обронил он.

— Господин офицер, я готов выполнить любое ваше задание, но я еще не совсем освоился в этой обстановке. Ради бога, подскажите мне...

Деверев слезливо просил переводчика разъяснить обер-лейтенанту, что он готов сделать все, что в его силах.

— Гут, — сказал офицер в заключение беседы.