Найти и уничтожить

Обернулся на звук – Боровой резко закрыл автомобильный капот.

– Нервы, старлей, – криво усмехнулся Родимцев. – Я думал, у саперов крепкие.

– Так на звук же реагируем, товарищ капитан.

– Тоже верно. У всех у нас ни к черту… С твоей работой спирту не предлагаю…

– В другой раз не отказался бы. Сейчас – не могу, права не имею.

– Ладно, не оправдывайся.

Черт, как же время тянется…

От усадьбы в сторону комендатуры возвращался Шалыгин, ступая сзади и чуть сбоку арестованного. Заросшего типа в ватнике и картузе, надвинутом на самые глаза.

Пусть подойдут, решил Дерябин.

Даже повернулся к ним боком, убедившись, что Дитрих с Полиной скрылись из виду.

Подойдут. Это и станет для него точкой отсчета.

Основную группу вел Степан Кондаков.

По ходу он уже успел прикинуть: им предстоит иметь дело не только со взводом охраны, оставленным у склада до прибытия следующей воинской части, но и с оставшимися от большого отряда партизанами, невесть как занесенными в поселок. Приобретя за последнее время серьезный опыт агентурной работы, он оценил ситуацию сам, ему не нужно было ни с кем советоваться. Все это время Кондакову удавалось выжить только за счет своего умения смотреть, слушать и делать собственные выводы. Потому захват Хомутовки своими силами он не считал слишком уж нереальным заданием.

Конечно, он не во всем сейчас соглашался с Дитрихом – а сомнений в том, что решение устроить первую диверсию именно здесь, в поселке, принял именно он, у Кондакова не было.

Этот Пивоваров, или как его там, явно перекрашенный энкавэдэшник, самостоятельной фигурой не был. И Степан надеялся, что не будет. Хотя Дитрих по непонятной причине решил приблизить именно его. Впрочем, Кондаков и здесь не давал перекрашенному шансов: Дитриху этот тип интересен только потому, что служил в советских карательных органах, и немец получал очевидное удовольствие, играя с ним, даже делая вид иногда, что подыгрывает.

Однако приказ получен.

И каким бы он ни был сомнительным в переложении на данный момент, оспаривать его Кондаков не собирался.

Некоторое время Полина и ее спутник шли рядом и молчали. Девушке просто не хотелось разговаривать ни с кем, включая этого латыша, видно поздно попавшего в войска. С виду лет тридцать, похоже, на фронте недавно, выглядит слишком уж сыто в отличие от остальных саперов. Да к тому же лейтенант, не успел дослужиться… Хотя какое ей-то дело, все равно беседовать желания нет. И не о чем. Не о радиолампах же…

Однако он все же попытался начать разговор.

– Меня зовут Янис.

– Слышала… Полина.

– Очень приятно. Вы ведь не хотели там оставаться, где ваш комендант. Я прав? – И, не давая возможности ответить, сказал уверенно: – Я прав.

У него был заметный и, признаться, приятный акцент, делавший речь как-то даже более мягкой.

– Я должна вам отвечать?

– Нет, зачем. Я же прав.

– В таком случае к чему вопросы?

– А вы – лед, Полина. Или огонь, как посмотреть.

– Смотрите как хотите, – девушка пожала плечами.

Видимо, ей удалось убедить латыша больше не пытаться общаться и тем более – флиртовать: он замолчал и так дошел с ней до «радиорубки», которую она, не пойми почему, назвала для себя «дом», где еще нынче утром располагались девушки-связистки.

Вспомнив, что там не убрано, Полина было подумала оставить лейтенанта за дверью под предлогом необходимости немного прибраться. Но потом решила – ну его, голова занята совсем не наведением порядка, и что нового для себя может увидеть латыш?

Ничего.

Они вошли.

Радиостанция стояла на столе, придвинутом к окну. Стол приволокли сюда, вероятнее всего, из школы или другого учреждения: он был с тумбой и массивным выдвижным ящиком. Чуть поодаль, у стены, расположилась Полина.

Хоть было не жарко, девушка сразу скинула полупальто, бросив его на деревянный топчан и прикрыв набитую соломой подушку, машинально одернула гимнастерку, повернулась к латышу.

Только сейчас, стоя от него шагах в четырех, вдруг обратила внимание – он смотрел на нее как-то странно.

Один на один с мужчиной. Загородил собой входную дверь. Не встал так, а именно загородил, блокируя единственный выход. Или ей кажется от усталости, нервов и прочего… Полина вздохнула, снова зачем-то одернула края гимнастерки.

– Ну… Вот… Вы, Янис, с такой штукой разберетесь?

Даже если он и собирался ответить, то не успел.

Снаружи, с той стороны, откуда они только что пришли, ахнул выстрел.

Затем сразу же – второй.

Коротко ударил автомат.

– Что…

Полина рванулась вперед.

Замерла в движении, нелепо раскинув руки.

Латыш направил на нее ствол пистолета.

Рот улыбается, а глаза злые.

4 Поселок. Весна 1943 года. Дробот

Его разбудила ленивая ругань соседей.