Найти и вспомнить или Трон на двоих

Маринке это смутно напомнило запах в старой церкви, куда её, совсем ещё кроху, привела когда-то бабушка. Ей даже снились иногда яркие блестящие оклады, в которых терялись тёмные от времени лики святых. А под ними хаотично лепились огарочки свечей с длинными сосульками оплавившегося воска. Ей было и страшно, и интересно, и она крепко держалась за плотную ткань тёмной бабушкиной юбки. А когда к ним подошёл неожиданно молодой бородатый священник с весёлыми глазами и поздоровался, Маринка пустила тихую слезу. Не потому, что испугалась, а как-то неожиданно для себя… может, потому, что бабушка пришла на отпевание какой-то своей старой подруги, и женщины в платочках уже готовились петь, тихо переговариваясь между собой. Само отпевание Маринка не помнила — её за руку вывели из храма, и она бродила около церкви, стоявшей на горе уже не первую сотню лет, смотрела на протекающую далеко внизу реку, на раскинувшийся за ней город, кутавшийся в зелёную пышную листву, на дымящиеся трубы комбината. Старинное кладбище при церкви было солнечным и весёлым… ни капельки не похожим на мрачные равнины Грызмага.

— Ирка, а ты была у церкви на горе? — спросила она, озираясь.

— Была, конечно, — ответила сестра, крепко держа её за руку. — Там красиво…

— И кладбище там совершенно другое, не страшное, правда? Там летом кузнечики стрекочут, солнышко светит и облака прямо над головой плывут… и поют там красиво.

Словно отозвавшись на её слова неподалёку протяжно завыли. Не вурдалаки, не псы — нет! Так тоскливо и страшно могли запевать запойные пьяницы, собиравшиеся в сквере неподалёку от Луны. Что-то тягучее, без начала и конца, да, в общем-то, и без музыки, словно сама смертная тоска вздумала оплакивать жестокую и бессмысленную судьбу.

Сёстры прижались друг к другу ещё теснее. Не сговариваясь, они почти бегом прошли мост и ступили в чёрную тень улиц, начинавшихся с узкой набережной. Они шли прямо и прямо, почти не замедляя шаг… и, оглянувшись, Маринка увидела, как из глубины вод медленно всплывало что-то, напомнившее ей брюхо гигантской мёртвой рыбы. Она отвернулась. Разглядывать, что же такое скрывается в этой ужасной реке, ей не хотелось.

— Это Город Напрасно Умерших, владения Грызмага, тёмного духа, — сказала взрослая Марина своему спутнику.

— Понял, — напряжённо ответил Рыцарь. — Не знаю только, почему Ирина попала именно сюда. Кот говорил, что это место самоубийц.

— Самоубийства — они разные бывают, — задумчиво заметила Марина, шагая по горбатой поверхности моста. В этот раз в реке плавало несколько раздувшихся, слабо шевелящихся голых тел, окружённых светящейся зеленоватой ряской, но вглядываться у неё так же не было желания, как и тридцать лет назад. — Наверное, не все попадают сюда…

— Где мы будем её искать? — немного помедлив, сказал Рыцарь. — Знаете, королева, я слышал, что вы с Ириной уже были здесь ещё детьми.

— Да. Были. Думаю, Ирина всегда помнила об этом, а я — забыла. А идти мы будем прямо, до угольно-чёрного дворца, открытого всем ветрам. Там стоит трон Грызмага. Пустой. Во всяком случае, тогда он был пуст.

То, что не все самоубийцы попадают в этот ужасный Город, думала и Ирина. Здесь бродили те, кто умер нелепо и случайно… зачастую так и не поняв, что умерли. Кто знает, что сейчас видел перед собой старик в телогрейке и с молоточком на длиной рукоятке? С такими молоточками на станциях обстукивают под вагонами колёсные пары, или рессоры, или что-то подобное. Старик-железнодорожник медленно ковылял прямо к сёстрам, неразборчиво бормоча и размахивая свободной рукой. В глубоко запавших глазах не светилось ни одной живой искорки. Следом за ним тащилось ещё несколько тёмных фигур, закутанных с головой в обветшавшую донельзя, грязную марлю или кисею. Они и выли эту странную песню. Марина схватила Иринку за плечи и дёрнула в сторону — из чёрной подворотни прямо им под ноги выкатился выцветший футбольный мяч.

— Ирка, — срывающимся шёпотом прошелестела она, — Ирка, смотри!

Окно первого этажа распахнулось, — медленно, как в дурном сне. Из проёма окна вывалилась плотная масса тьмы, упёршаяся в мостовую косым столбом. Так обычно вырывается из окна свет домашней люстры, очерчивая на асфальте прямоугольник. Но сейчас это был толстый луч тьмы, вступить в который нельзя было ни под каким видом. Вслед за мячом уже брела изломанная худая фигура с безжизненно болтающейся одной левой рукой. Культя правой нелепо торчала в сторону.