Найти себя

– Живя в деревне, ума не скопишь, – назидательно заметил мне Борис Федорович. – Яко обучать их станешь, коль они ошуюю от одесной[113] отличить не возмогут?

– Возмогут, государь, – твердо заверил я его, прибегнув для вескости к примерам из древности, учитывая, что Годунов к ним относился с чрезвычайным пиететом. – Некий римский ритор Квинтилиан, который, кстати, тоже, как и я, был учителем детей-наследников одного из императоров, заявлял, что тупые и неспособные к учению умы – вещь столь же противоестественная, как чудовищные телесные уродства. И еще он сказал, что и то и другое встречается весьма редко, а подавляющее большинство как раз, напротив, в детстве подает добрые надежды. И если все это с возрастом угасает, то повинна в этом не природа, а воспитание.

– Ну уж, – вяло возразил он – сказался авторитет неведомого Квинтилиана, но я, почуяв слабину, тут же навалился с другого боку и с помощью другого римлянина дожал его окончательно.

Тягаться с Сенекой Младшим, который тоже был не просто философом-стоиком, но «по счастливой случайности» являлся воспитателем и советником одного из римских императоров, Борис Федорович не отважился. Однако критику в мой адрес себе позволил.

– Эдак опосля таковского указа в полк царевича никто из боярских сыновей и вовсе не придет, – с упреком заметил он мне. – И кто ж тогда под его началом окажется – холопы без роду и племени?

– Мыслишь, убыток от того будет, государь? – осведомился я. – А вот мне кажется иначе – прибыток. Случись что, никто в полку воду мутить не сможет. И вообще… воздух чище будет.

Годунов внимательно посмотрел на меня, задумчиво пожевал губами и… неожиданно согласился:

– И то верно.

Единственное, что было оговорено дополнительно, так это то, что обельный холоп[114], принадлежащий кому-либо из бояр или просто служивший по кабальной грамоте, обязан оттрубить в полку не менее пяти лет. Только после этого срока Приказ принимал на себя все ранее данные им обязательства расплатиться с прежним владельцем. Для крестьян срока не имелось вовсе – может, его родитель что и должен помещику, но сын за отца не в ответе.

Под страхом огромного денежного штрафа запрещалось кому бы то ни было препятствовать желающим записаться в полк. Поначалу я предложил взыскивать тысячу, но Борис Федорович заявил, что это я чересчур загнул. Пришлось уменьшить. Зато он согласился сделать ее дифференцированной, то есть исходя из конкретного сословия.

Разумеется, самые высокие расценки были для бояр. Если они не пускали своего человека записаться в полк, то за сомнительное удовольствие перечить царю должны были отвалить пятьсот рублей. Три сотни предполагалось взыскать с окольничих. Куда скромнее оценивались стольники – с них строго по названию должности сто рублей. Со всех прочих – полусотня. Впрочем, для иного купца или просто богатого ремесленника выплатить такие деньжищи было тяжелее, чем для бояр, хотя у тех штраф был в десять раз больше.

Царский указ зачитывали каждый день с Лобного места, а помимо этого дополнительно в разных слободах. В той же Стрелецкой слободе, как наиболее перспективной, он вообще висел приклеенным на двери губной избы, чтобы желающие могли ознакомиться с ним в любое время.

Жалованье будущим ратникам было определено не ахти – по пяти рублей в год. Это для того, чтоб никто не шел на службу специально ради денег. Да и нельзя платить детям стрельцов больше, чем им самим, получающим всего семь рублей.

Обмундирование и оружие выдавалось бесплатно.

Кстати, что касаемо формы, то тут я развернулся на полную катушку. Во-первых, состряпал погоны. Получились не ахти, но зато теперь было где лепить лычки. Одна означала десятника, две – полусотника, три – сотника. Если они лепились вдоль, то это был знак принадлежности к спецподразделению, в котором жалованье было увеличено на рубль по сравнению со всеми прочими.

Впрочем, все это было в перспективе, а пока погоны у всех оставались девственно чистыми, поскольку всему полку надлежало пройти КМБ, то есть «курс молодого бойца», где я рассчитывал загонять их вусмерть физически, после чего отчислить не справившихся с нагрузками.

Кроме того, одновременно с силовыми и другими упражнениями предполагалось вдолбить в них как «Отче наш» абсолютную верность царю и трем воеводам полка, первым среди которых числился царевич Федор. Вторым был назначен я, место третьего оставалось временно свободным.

Лишь после всего этого следовало принятие присяги и… новые тяготы и лишения, включая не только чисто военные – строевые упражнения, рукопашный бой, занятия на саблях, с пищалями и так далее, но и учебные – овладение чтением, письмом и счетом.

Для дополнительного стимула тем, кто освоит требуемые азы в достаточной степени, в конце года следовала надбавка в размере еще одного рубля.

Я порекомендовал ввести такое же среди остальных стрельцов, но Борис Федорович лишь досадливо отмахнулся. Ну и ладно. А в моем детище неграмотных быть не должно.