Найти свой остров

– Дура не захотела взять Женечку в бизнес! Отняла у нее квартиру! Она всю жизнь обижала Женю, ничем ей не помогла, никогда не делилась! И Женечка была вынуждена сама взять то, что ей по праву принадлежит! Не ее вина, что все так неудачно получилось – нашла каких-то болванов…

Адвокат с отвращением смотрит на них – Евгения понимает, что они с папой неприятны этому молодому чистоплюю, хотя доводы отца вполне убедительны.

– На суде можно рассказать, как эта дура обделяла Женечку…

– Если на суде вы станете говорить о старшей дочери в таком ключе, присяжные вас возненавидят. Отчего она – дура? Насколько я знаю, она с отличием окончила школу, блестяще – факультет журналистики МГУ, у нее успешный бизнес, и она крепко стоит на ногах. Настолько крепко, что оплатила вашу операцию и ваше лечение. Вы живы-то сейчас благодаря тому, что у вас есть старшая дочь, ведь младшая не смогла бы всего этого сделать, потому что – не то от большого ума или еще от чего-то – не осилила никакой науки и нигде не работает. А Ника практически спасла вам жизнь, и она для вас все равно – «дура», а Евгения Григорьевна – Женечка? Расскажете это на суде, и присяжные вас обоих распнут.

– Я эту дуру растил! Еще бы она отказала мне. А если бы взяла Женечку в бизнес…

– Григорий Леонидович, скажите же мне, ради всего святого, отчего пострадавшая должна брать в бизнес Евгению Григорьевну?

– Но она же ее сестра!

– И чем бы Евгения Григорьевна могла в этом бизнесе заниматься?

– Послушайте, молодой человек…

– Я достаточно вас обоих слушал. Теперь вы послушаете меня. Либо Евгения Григорьевна соглашается на предложение прокурора, либо получает реальный срок и сидит в колонии пять лет.

– Но это же опасно для нее! А что, если Трофимов узнает?

– Обязательно узнает. Но выбор только такой, и суд не скоро. Все это время Евгения Григорьевна будет сидеть здесь – если прокуратура обещает не возражать против изменения меры пресечения. И вы либо соглашаетесь дать показания против Трофимова, либо нет. Потому что в этом деле для Евгении Григорьевны все обстоятельства – отягчающие.

– Вы совсем не помогаете нам.

– Евгения Григорьевна, это все, что вам могут предложить.

Она понимает то, чего не понимает отец. Конечно, на суде нельзя озвучивать версию «дура должна», нужно плакать и раскаиваться. И она сделает это. Она что угодно сделает, лишь бы выйти отсюда, оказаться дома, зарыться в свою постель и забыть обо всем.

– Я согласна говорить с прокурором, пусть спрашивает. Хотя я ничего такого не знаю…

– Вам бы лучше знать хоть что-то, иначе не видать сделки. Ешьте блинчики, остыли уже, поди.

Адвокат прячет насмешливый блеск в глазах, но Евгения замечает его – и понимает, что он презирает их с отцом. Она не вполне понимает, за что именно, ведь папа все ему так логично объяснил! Но адвокат собирает бумаги и не смотрит на нее. Евгения запихивает в рот блинчик – боже, вкусно-то как! Ладно, главное – выйти отсюда.

– Пап, а что, если тебе подать на алименты? Пусть эта дура платит тебе, деньги-то у нее есть.

– Я уже думал об этом.

Адвокат в ярости сжимает челюсти – ему хочется отходить портфелем эту красивую бабу и высокомерного старика, бить портфелем по их породистым лицам, но он понимает, что пользы от этого не будет. Эти двое никогда не поймут, что они сделали не так, – настолько они уверены, что «дура» им должна. Он видел фотографии изуродованного лица Ники и злорадно ухмыльнулся: этот разговор записан на диктофон, и как только старый индюк сделает движение в сторону иска об алиментах, он передаст запись Нике Зарецкой – просто так, чтоб насолить этим двоим.

– Пап, отчего мать не приходит?

– А она живет теперь у дуры в доме, представляешь? Когда я позвонил и потребовал объяснений, она словно с цепи сорвалась, обругала меня и пригрозила, что подаст на развод и раздел имущества, если я еще хоть раз позвоню или появлюсь. А квартира-то питерская общая считается…

– Быстро же она сориентировалась. Ну, ладно, я выйду и тогда сама поговорю с ней, я смогу найти к ней подход. Она нам поможет уломать эту дуру, вот поглядишь.

– Ну, да кабы так…

Евгения с жадностью поглощает еду – в камере все отберут, придется делить на всех, и ей, как самой неавторитетной, ничего не достанется, все сожрут цыганка с рецидивисткой, а здесь она все съест одна.

– Вот и прокуратура.

В комнату входит женщина средних лет. Адвокат откровенно ухмыляется при виде вытянувшегося лица Евгении. Этой дамой вертеть ей будет трудно.

– Что ж, Григорий Леонидович, нам, пожалуй, пора. Всего хорошего, Евгения Григорьевна, еще увидимся, – говорит он.

Евгения с трудом проглотила кусок, запив его прямо из термоса.

– Что ж, поработаем.

Женщина в форме работника прокуратуры открывает портфель и достает бумаги. Дверь лязгнула, отделяя Евгению от отца, от свободы и от жизни.

* * *

Ника проснулась совершенно разбитая. Они с Булатовым решили ехать в Александровск по объездной дороге, которая была гораздо короче, чем та, что через Питер.

– Мне надо к детям. – Ника уже совсем затосковала по Марку. – Мама там одна…

– Она не одна, с ней охрана.