Наивность разрушения

Литов Михаил Наивность разрушения

Михаил Литов

Н А И В Н О С Т Ь Р А З Р У Ш Е Н И Я

Глава первая

Не головой, а сердцем понимаю, что уже достиг возраста (мне тридцать семь лет), когда опыт прожитого если не обязывает, то по крайней мере позволяет даже такому обыкновенному человеку, как я, что-то сказать о себе публично, выступить, например, с книгой воспоминаний, не рискуя при этом показаться смешным или навязчивым. А уж эпоха, она точно обязывает! Вы поймете, что я хочу этим сказать, если я напомню, что живу в годину величайших потрясений России и вместе со всеми, знающими и незнающими, зрячими и слепыми, просвещенными и невежественными, оказался сущим ребенком перед выпавшими на нашу долю испытаниями.

В сущности, я отлично сознаю, что нетерпеливое желание исповеди, обуревающее меня именно сейчас, когда положение отечества далеко не определилось и совершенно не ясно, что ждет нас завтра, проистекает в действительности из потребности рассказать не столько о себе, сколько о странных и в каком-то смысле страшных событиях зимы 91-92 гг., участником которых я неожиданно стал. Пока никак не удается вставить упоминание своего имени. Фамилия у меня, я бы сказал, естественная, очень даже необходимая в человеческом обществе, а все-таки, кажется, весьма редкая, и на людей она чаще всего производит впечатление какой-то забавы, - Человеков. Прожив тридцать семь лет, я не добился особой знаменитости, и называют меня просто Сашей, иногда нежно Сашенькой. Так вот, описывая свои приключения, я, Сашенька Человеков, рискую незаметно для себя утратить изначальную волю к полноте картины, без чего весь мой рассказ предстанет не более чем беглым отчетом о занимательных, а отчасти словно и вымышленных происшествиях, интересных разве что узкому кругу любителей острых ощущений, а потому я, чтобы в дальнейшем чувствовать себя уже исполнившим долг и свободным, сразу сообщу о себе данные, какие считаю необходимым сообщить.

Я ставлю духовное гораздо выше материального. Есть люди, для которых стремление к духовному почти и не стремление, а естественный образ жизни, как для коровы естественно жевать корм, они как бы отрезаны и отрешены от обычного мира и погружены в своей собственный фантастический мирок. Я не таков, для меня жизнь в духовном сопряжена с борьбой, это сознательный акт, это уже житие, а не жизнь; на моем уровне это, можно сказать, подвижничество. В прошлом мне случалось поддаваться искушениям, сражаться с соблазнами, терпеть такую неприятную вещь, как разбитые иллюзии, и я с немалыми трудностями достиг состояния, когда мог признать, что теперь-то понимаю, чего хочу, знаю, что мне необходимо, а что следует отвергнуть. Святость - она для современного человека последний видимый предел далекой, как Млечный путь, туманной мечты, а не то, что уединенно обитает в неких заповедных местах, куда можно приехать за советом, наставлением и ободрением, - настоящая святость достигается, полагаю, борьбой, а не изначальной смешной, детской, недалекой безгрешностью. Но говоря о том, что я боролся с собой, с искушениями, с дьяволом в себе, я вовсе не хочу сказать, будто я шел к святости и взял ее всем своим существом и вся моя история - история святого. Может быть, я и взял ее, воспринял, допустим, разумом или запер в мизинце на левой руке, но, как бы то ни было, я, человек, еще готовый к каким-то действиям, поступкам, к принятию решений, отнюдь не свят и способен принять не только мудрое, но и несправедливое решение, а поступок так и вовсе совершить абсурдный и злой. Вернее всего согласиться на том, что объективно я действительно свят, а субъективно, для себя, в собственном, так сказать, понимании, ничем не выделяюсь среди прочих. Назовите это взыскательностью, хотя я думаю, вы все-таки предпочтете назвать меня сумасшедшим, увидеть во мне того, о ком вы снисходительно и саркастически говорите: не от мира сего. И это будет вашим заблуждением.