Наивный человек среднего возраста

— Точнее вам скажет Мэри. Со мною люди не особенно откровенничают.

— А кто распустил эти слухи?

— Адамс, кто же ещё. Неделю назад он вернулся из отпуска с целым ворохом сплетен.

— Они с послом, похоже, не очень нас любят.

— Мягко сказано. Они нас просто не выносят. Удачливые джентльмены, сделавшие карьеру. Сторонники дипломатии в белых перчатках. Злятся, что они только ширма, а работаем мы.

«Но вы лично не слишком перетрудились», — тянет меня возразить, ко я не поддаюсь своему дурному настроению и замечаю:

— Этот Адамс мне совершенно не нравится.

— Должен признаться, что и я в него не влюблён. Ко всему прочему, вчера он обыграл меня на тысячу левов.

— Надо бы хорошенько его проучить, — говорю я, прощупывая почву.

— Я уже это сделал, — отвечает Бенет, не моргнув глазом. После этих слов я ставлю плюс в его досье, которое составляю в уме.

— Ну и?

— Материал есть. Мальчишка болтлив, а болтливый, как известно, всегда скажет что-нибудь не то.

— В таком случае надо об этом сообщить куда следует.

— Можно. Только он не из тех, кому испортишь карьеру одним доносом.

— Почему одним? Сначала один, потом второй, третий.

— Не возражаю, — пожимает плечами Бенет. — Но если вы думаете, что это работа, за которую нас наградят…

— Будет и другая работа, не волнуйтесь… Не может же всё время так продолжаться.

Мой помощник молчит, молчание у него означает несогласие.

— Вы, похоже, другого мнения, — замечаю я.

— Скоро и вы будете другого мнения… Как только ваше реформаторское рвение поубавится…

Он делает паузу, словно в свою очередь решает, имеет ли смысл продолжать разговор. Потом смотрит мне прямо в глаза и, что явно не свойственно ему, выпаливает:

— Знаете, чего вы добьётесь? Ничего! Ровным счётом ничего!

— Если ничего не делать, то ничего и не добьёшься.

— Да. Каждый думает, что до него никто не работал. И что летоисчисление начинается с него. Только мы, представьте себе, работали. И ещё как работали! Падали от усталости. Планировали мероприятия… Проводили их… И ловили воздух. Я вспоминаю молодёжный фестиваль… Наши операции были отлично подготовлены: тайное влияние, открытые призывы, беспорядки, уличные демонстрации… Люди были заранее проинструктированы, наша сеть была хорошо организована, каждый знал своё место… И всё-таки всё провалилось. Буквально всё, понимаете? Они так умело разбили нашу систему, так её парализовали, хотя и не подавали виду, будто что-то делают… И фестиваль прошёл, словно и не было всех наших планов, не было наших людей, словно мы сами и вовсе даже не присутствовали здесь!

— Да, да, — киваю я. — Только не горячитесь. Лучше скажите, если бы ваши операции имели успех, чего бы вы добились?

Бенет молчит.

— Ответьте же! Чего бы вы добились? Свержения режима? Или скандала, который быстро забывается?!

— Скандал не такая уж мелочь… — отвечает Бенет не очень уверенно.

— Хорошо, оставим это. И вообще забудем о прошлом. Скажите лучше, как вы относитесь к культуре? Хватаетесь ли вы за пистолет, когда слышите это слово?

— Нет, почему же? Я с удовольствием посмотрел бы какую-нибудь интересную программу по телевидению…

— Но речь идёт не о том, чтобы смотреть, а о том, чтобы действовать. Была ли какая-то польза от моего предшественника в области культуры или он зря носил это звание — советника по культуре?

— Область культуры как и все остальное, — наконец отвечает мне Бенет. — Не надейтесь чего-нибудь добиться по этой линии.

— А что за птица мой шофёр?

— Как шофёр — хороший. Для другого не советую вам его использовать.

— У нас слишком мало кадров, чтобы использовать каждого для чего-нибудь одного.

— Для другого его используют «они».

— А кто ещё у нас есть?

— Маникюрша нам служит связной со Старым. И только.

— А для чего вы используете преподавательницу болгарского?

— Ни для чего. Если только вы захотите выучить болгарский.

— Наследство и вправду небогатое, — вздыхаю я и устремляю взгляд в окно, выходящее на стену соседнего дома. — Всё равно, как вместо рассказа об окрестностях стоять перед этим окном и твердить: «Окрестности — это стена, глухая стена»…

— Стена действительно есть, — пожимает плечами Бенет. — И она возведена именно для того, чтобы мы не могли видеть ничего, кроме неё.

— Хорошо, — говорю я с досадой, — оставим это. — И, показывая своим видом, что прекращаю неприятный служебный разговор, добавляю: — Вы, как я вчера заметил, хорошо играете в карты.

— Да, но в последнее время постоянно проигрываю.

— А почему же не бросаете играть?

— Зачем бросать? Не может же плохая карта идти до бесконечности. Пойдёт и хорошая.

— Вот именно. Плохие карты кончаются, и появляется козырный туз. Но чтобы его дождаться, надо играть довольно долго.

— Но надо, чтобы в колоде был козырный туз, — напоминает Бенет, поняв прозрачный намёк.

— А разве его может не быть?

— Очень даже может: здесь, в нашей игре, противник сначала забирает туза себе, а потом раздаёт карты.

— Чепуха. Просто вы деморализованы неудачами. Неужели тут нет ну хоть немного алчности, коррупции, пороков, безнравственности?

— Есть, хотя и не в таком масштабе, как вы думаете.