Накануне

Прожекторы, с четырех углов площади, наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

- На броневик!

Подняли на руках. Ильич стал на защитном, желто-зеленом, звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура - многотысячное, немолчное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

- Товарищи!

Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий ленинский голос.

Что он говорил? Ни Иван, ни Никита, ни Мариша (все они опять сошлись вместе, нашлись у каменной стены, далеко от броневика) - ни один не смог бы повторить словом. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была вся площадь. Вся - тысячами лиц обращенная к Ильичу. Она вся говорила - с Лениным вместе. Говорила - без слов.

Разве такое - повторишь?

- Русским рабочим выпала на долю честь и счастье первым начать революцию, то есть великую, единственно законную и справедливую войну против угнетателей.

Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

Опять поднялась, приветом, в быстром взмахе широкой руки, шляпа - над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

- Да здравствует!

Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми солдатские папахи... И винтовки, винтовки, винтовки... алые знамена, рабочие шапки, яркие женские платки.

Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл средь людского моря, под бивший прибоем немолчный приветственный гул.

Никита снял кепку и обтер лоб.

- Вот это встреча!

Иван кивнул ответно и радостно.

- Этот день на вечные веки отметь. Детям и внукам и правнукам в память. Третье апреля.