Накануне мировой катастрофы

Сначала я хотел бы рассказать, как выдумки пропаганды ужасов постепенно стали составной частью официальной истории «свободного мира». При этом я начну со ссылки на немецкого еврея Бруно Баума, который в 1935 году вместе с Эрихом Хонеккером, будущим главой ГДР, был приговорен за коммунистическую агитацию к 10 годам лишения свободы. В 1943 году Баума перевели из Бранденбургской каторжной тюрьмы в Освенцим, где он принадлежал к числу самых ярых активистов лагерного движения сопротивления. После войны он написал воспоминания «Сопротивление в Освенциме », которые вышли тремя разными изданиями (1949, 1957, 1961). В первом издании на странице 34 говорилось:

«Не будет преувеличением, если я скажу, что большая часть пропаганды, касающейся Освенцима, которая распространялась в то время по всему миру; была написана нами самими в лагере» [573].

Через страницу Баум повторяет:

«Мы готовили эту пропаганду для мировой общественности до самого последнего дня нашего пребывания в Освенциме».

Во втором издании, вышедшем восемь лет спустя, Баум пользуется уже совсем иной формулировкой:

«Не будет преувеличением, если я скажу, что большая часть публикаций об Освенциме, которые распространялись по всему миру, исходила от нас… Таким образом мы информировали мир до самого последнего дня нашего пребывания в Освенциме».

Студентка: Ага! «Пропаганда» вдруг превратилась в «информацию»!

Ф. Брукнер: А эта «информация» вскоре — в «установленные исторические факты», сомневаться в которых в Германии запрещено под угрозой пяти лет лишения свободы.

Для пропаганды такого рода, какую распространяли Баум и его товарищи, концлагеря были идеальным местом. В пропитанной страхом, ненавистью и дерзкими надеждами атмосфере лагерей люди были готовы принимать за чистую монету самые дикие слухи.

Очень наглядно описывал кухню лагерных слухов австрийский еврей и левый социалист Бенедикт Каутский, который был сначала в Дахау, потом в Бухенвальде, потом в Освенциме и, наконец, вторично в Бухенвальде, в своей книге «Дьяволы и обреченные »:

«Легковерность людей в лагере была просто невероятной. Слухи, которые арийцы называли «пароли », а евреи — «бонки », ходили непрерывно и, какими бы бессмысленными они ни были, находили добровольных распространителей. Хотя в лагере посмеивались над распространителями слухов (часто приходилось слышать шутку: «Меняю две старые бонки на одну новую») на так называемые «благородные бонки» попадались очень многие» [574].

Через две страницы Каутский пишет:

«Я хотел бы дать здесь теперь описание газовых камер, которые я сам никогда не видел, но многие описывали их мне столь достоверно, что я хотел бы воспроизвести здесь их описание».

Далее следует описание «газовых камер».

Студентка: Таким образом, Каутский, пользуясь его собственными формулировками, купился на «благородную бонку»!

Ф. Брукнер: У того, кто читает книгу Каутского, не создается впечатления, что он лжец; его лагерные воспоминания производят впечатление трезвых и реалистичных. Я не сомневаюсь, что Каутский до самой смерти искренне верил в газовые камеры, которые сам он в Освенциме никогда не видел.

В своей книге «Ложь Одиссея» Поль Рассинье рассказывает, что на воротах Бухенвальда висела надпись: «Jedem das Seine», «Каждому свое». Это принцип древнеримского права, означающий: «Каждый получает то, что заслужил по закону». Рассинье, который знал немецкий, понимал эту надпись, но среди других французских заключенных, не сведущих в немецком языке, сразу же распространился слух, будто там написано: «Оставь надежду всяк, сюда входящий» [575]. Такая надпись у Данте красуется над воротами ада.