Накануне войны

Мои представления о стратегической разведке, о ее организации и характере работы были весьма примитивны. Специального курса по этой части ни в Академии имени Фрунзе, ни в Академии Генштаба тогда не было. Познания о разведке я пополнял главным образом из приключенческой литературы типа «Маты Хари», а также из разных брошюр «о коварных методах». За время учебы в двух академиях мне запомнились только два факта из истории разведки. Один — о том, как разведка царской армии купила за крупную сумму золотом «план развертывания японской армии», оказавшийся обычным, не секретным полевым уставом. Другой — о том, как русская разведка путем шантажа заставила начальника австрийской разведки полковника Редля выдать план развертывания австрийской армии. Однако Редль был своевременно разоблачен австрийской контрразведкой, а план переделан. В результате русская армия на театре войны в 1914 году встретила уже совершенно другую группировку австрийской армии и ударила по «пустым местам».

Все же, что касалось советской разведки, было для нас тайной' за семью печатями. О ней не полагалось даже говорить. Много мы слышали коварных методах» других разведок, но о нашей, о советской, все молчали, будто ее вообще не существовало. Только потом я узнал, что советская военная разведка уже в то время была самой лучшей и самой сильной разведкой в мире.

Мне до сих пор непонятно, почему в академиях не давали будущим работникам крупных штабов хотя бы сокращенных знаний о службе разведки. Пробелы в этой области я особо остро почувствовал в первые дни работы в Разведуправлении Генштаба. Мне удалось за сравнительно короткий срок освоить новое для меня дело, вероятно, благодаря оперативно–стратегическому кругозору, полученному в период работы в штабе JIBO под руководством Б. М. Шапошникова.

«Сосватали» меня в разведку не совсем обычным образом.

После боев на Халхин — Голе командующий фронтовой группой командарм 1-го ранга Штерн, член Военного совета фронта Бирюков и я — по должности зам начальника оперативного отдела, в звании майора — приехали в Москву, чтобы доложить Политбюро ВКП(б) план развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год. Моя роль, конечно, была очень скромной: по мере надобности я передавал оперативные разработки командарму Штерну.

Командование Дальневосточного фронта считало, что халхин–гоЛьская авантюра — только пробный шар, запущенный японской военщиной. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны. Поэтому нам следует держать порох сухим, то есть сверх имеющихся оборонительных сил на границах создать дополнительно несколько фронтовых управлений, свыше десяти полевых армий из нескольких десятков дивизий каждая и несколько механизированных корпусов.

Утверждение этого, казалось бы, необходимого плана на Политбюро проходило в крупных и жарких схватках главным образом со Сталиным и Ворошиловым. Они были основными противниками плана Штерна. Командарм с этих совещаний приезжал очень возбужденный и по–армейски круто и крепко выражал свои чувства. Все же он в конце концов добился своего: Политбюро утвердило план, и все войска к концу 1940 года были развернуты.

Оценивая этот факт сейчас, можно сказать, что еще зимой 1939–40 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. Заслуга в этом принадлежит командарму Штерну, а также бывшему начальнику Оргмоботдела фронта полковнику Ломову, ныне генерал–полковнику, непосредственно разработавшему план. Штерн же при «неизвестных обстоятельствах» исчез.

Трудно себе представить, чем бы закончилось сражение под Москвой, если бы туда не были переброшены готовые к бою дивизии с Дальнего Востока.

Здесь уместно вспомнить донесение Зорге о том, что Япония не выступит против СССР. Есть мнение, что это донесение позволило снять войска и тем самым спасти Москву. Но ведь не будь готовых к бою дивизий на Дальнем Востоке и в Сибири — и донесение Зорге не имело бы решающего значения.

Я не отрицаю значения подвига Зорге. Его донесение придало нашему командованию больше спокойствия и уверенности — в то время, учитывая обстановку всеобщей нервозности, это имело колоссальное значение.

В Москве я встретился с однокашником по Академии Генштаба полковником Пугачевым Григорием Петровичем, рассказал ему о событиях на Халхин — Голе и о цели нашего приезда. На мой вопрос, где он работает, Пугачев ответил невнятно. Прощаясь, пообещал еще встретиться со мной.

Через несколько дней в Генштабе ко мне подошел незнакомый офицер:

— Вы майор Новобранец?

— Да, я.

— С вами хочет побеседовать начальник Разведывательного управления Генштаба генерал–лейтенант Проскуров. Зайдите к нему вот по этому адресу.