Наказание и исправление

Анна Малова Наказание и исправление

Вступление

Тёмная ночь опустилась на Сибирь, и окутала всё мёртвой тишиною… Только тёплый апрельский ветер шумит в громадных елях, безмолвными стражами возвышающихся над лесом. Я, наконец, выпрыгнула, из коляски, заплатив ямщику, и отправилась в конец улицы. Ни одно окошко светом не светится… Только где-нибудь с далёкого огорода раздастся короткое тявканье собаки, да какой-нибудь простуженный мужичок пройдёт, вздохнув печально «Э-хе-хе…». В конце улицы стояли занесённые грустным снегом и покосившиеся от времени избушки. Подобрав подол дорожного платья, я взобралась по ступенькам крыльца одной из таких избëнок и постучалась:

— Ау, хозяева, есть кто-нибудь?

Дверь мне отворил сухой приземистый старичок, похоже, один из городских старожилов.

— Э-э, милая барышня, нету хозяев давно, пустая изба стоит. — тряхнул он седой головой. — Я в ней свой век коротаю, сам уехать скоро собираюсь.

— А что же мне делать? — растерялась я. — Прибыла я сюда по делу важному — собирать все возможные сведения о жизни каторжников сибирских. В остроге спрашивать неудобно, да и опасно, потому и сняла дом в этом городке, чтобы с бывшими арестантами беседовать.

— Дом я вам, конечно, одолжу, — улыбнулся старик, проводя меня в избу. — Но самому на каторге мне бывать не приводилось. Зато знаю я ещё с младых лет: жил в этом доме добрый человек, мудрый, работящий, многие его уважали за кротость и смирение. Звали его Родион Романович Раскольников. Был он строен и тонок, волосы имел не белокурые, а какие-то пепельные, глаза его были, как небо, голубые, и в них всегда стояла влага, как невысыхающие слëзы. Он знавал каторгу, знавал хорошо, и другим иногда рассказывал…

Меня невольно заинтересовала жизнь этого бывшего каторжника, я заволновалась от нетерпения:

— Где, где он живёт?

— О, нет, барышня, он умер совсем недавно — ещё той весной… — вздохнул старик.

— Так он умер?.. — воскликнула я в разочаровании и сожалении.

— Да, — продолжал старик. — Долгую жизнь прожил он, и скончался от злой чахотки, унаследованной по отцу покойному…

Тронутая печальной судьбой Родиона Романовича, я растерянно спросила:

— Могу ли я узнать о нём подробнее?

Старичок вновь улыбнулся и завёл меня в широкую горницу, где выдвинул ящик из невысокого письменного стола.

— Вот, — протянул он мне пачку листов, истрëпанных временем. — Единственное его имущество, не изъятое родными. Это он писал во время своей неволи в остроге.