После этого все опера вышли из кабинета вероятно для совещания, оставив только одного, чтобы тот следил за порядком среди оставшихся подозреваемых. Иван до этого момента так и оставался стоять на прежнем месте, расставив ноги и наблюдая за работой оперативно-дознавательной группы. Взглянув на него у Кули отметилась странность на основе возникшего вопроса, а почему не пытали Ивана? Почему ему поверили с первого слова? Куля то точно знал, что тот врет, и по его виду было ясно, что расколоть его, заставить сказать правду, не составило бы никакой сложности, даже до курящего слоника очередь не дошла бы. Глядя на него в тот момент, по каким-то сложнообъяснимым причинам, Куля и к нему не испытывал ни злости, ни ненависти. Скорее его жалкий вид, трясущегося то ли от страха, то ли от перенапряжения, а вероятнее всего и от того, и от того, с приличной лужей пота у ног, стекающего с подбородка на пол, он вызывал жалость. Куля еще не знал почему он, человек, который по идее должен был быть ему, Куле, как минимум благодарен по жизни, поступает так зловеще предательски. Пытки прекратились уже к середине ночи, и от этого в кабинете сейчас было непривычно тихо.
Ваня, ты что творишь? низким и охрипшим от перегрузок голосом спокойно произнес Куля, нарушая давящую тишину.
Не надо разговаривать, больше просящим, чем приказным тоном проговорил молодой оперок. Это было сказано так, что было понятно, за пару сказанных слов ничего страшного не произойдет, но Иван продолжал стоять молча, опустив голову. Куля не сводил с него своего взгляда в упор, и в какой-то момент тот на секунду все-таки поднял голову, бросив ответный взгляд, но тут же опустил глаза обратно в пол. В этом взгляде сейчас можно было увидеть только страх и ничего более живого. Сразу стало ясно, что в данную минуту он ничего не скажет, но Куле стало понятно и без его слов, что мотивом его безумных действий является не что иное, как именно этот панический страх. Иван был сильно напуган. Зная его и размышляя над этим вопросом, Куля понимал, что на такой шаг в одиночку Иван не пошел бы никогда. То есть однозначно он выполнял чье-то или поручение, или распоряжение, кто-то за ним стоял Так у Кули в голове возникло три вопроса, на которые у него появился интерес ответить: Почему Ивана не пытали? Кто за ним стоит? И есть ли связь между этими двумя вопросами?
Пока Куля пытался таким образом разложить свой пасьянс, опера похоже свой уже разложили, вломившись всей своей компанией обратно в кабинет. Куля напрягся в ожидании дальнейшей своей участи, ведь не исключено было, что процесс дознания с пристрастием продолжится, так как вопросы к нему по всему еще остались. Но не смотря на позднее время оперативники похоже имели другие планы на ближайшее время. По их суетливому настроению было заметно, что они не расслабились, как обычно делают люди, закончив свой тяжелый рабочий день, и в срочном порядке собираются приступить к решению другой какой-то задачи.
Постращав еще немного Кулю легкими угрозами и тяжелыми напутствиями, которых за последние три часа он наслушался по самые брови, его одного перевели в соседний кабинет. Поняв, что его роль в новых ментовских заботах по всей видимости на сегодня отыграна, Куля начал потихоньку расслабляться и оттаивать. Его одного без Ивана, сняв наручники оставили в покое в компании с тем самым "добрым" опером в качестве надзирателя. Куля сидел на старом раздолбаном диване, потирая отекшие и надавленные наручниками до крови запястья рук, а опер за столом, лениво раскладывая на компьютере пасьянс "косынка", неизвестно чем движимый, начал неожиданно дружеско-примирительную беседу:
Паша, ты зла на нас не держи, сам понимаешь, работа такая
Он говорил в этом плане еще что-то, но Куля его не слышал. Такой неожиданный разворот обескуражил его, а внезапно нахлынувшая волна эмоций на фоне возникновения чувства, когда становиться безумно жаль самого себя, резко сдавило грудь, от чего перехватило дыхание, запершило в горле, и вот-вот могла показаться первая слеза. Плакать, тем более здесь и сейчас, вообще не входило в планы Кули, поэтому он сосредоточился на отвлеченной теме и занялся восстановлением дыхания.
Да все нормально, я понимаю и не сержусь таким сухим был его ответ "доброму" оперу, выжатый на вот-вот мокрых глазах.