Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

В таком режиме прошло еще шесть месяцев пока обвиняемые ознакамливались с материалами дела превращаясь постепенно в подсудимых. Возможно они ознакамливались бы и далее, так как объем материалов был очень велик, но подошел предел возможности держать арестованных под стражей и под следствием одновременно, которая максимально по тому УПК могла длиться только восемнадцать месяцев. Поэтому, грубо нарушая Кулины права на полное ознакомление с делом, следователь без подписания им протокола об ознакомлении передала его в суд, а суд естественно принял дело без комментариев такого грубого нарушения прав подсудимого. В УПК редакции 1960 г. есть отдельная статья, которая звучит так: "Существенные нарушения требований УПК". По ее велению следует, что судебное решение в любом случае подлежит отмене, если: п.11"…нарушены требования об обязательном предъявлении материалов расследования для ознакомления в полном объеме". Но ни прокуратура, поставленная следить за соблюдением законности, и тут же передающая дело с такими грубейшими нарушениями в суд, ни суд, принимающий дело к рассмотрению и отвечающий за справедливость по отношению к правам обвиняемого, на такие факты обращать внимание не привыкли. Это была очередная статья, которая по их прихоти выборочного правосудия находилась вне их личного регламента, и не подлежала к соблюдению ими.

Так начался процесс суда, который шел вяло с большими перерывами и переносами. Далеко не старый, бодрый и хорошо выглядевший судья не торопился делать свою работу. Куля подсчитал, что за тот календарный год, в который расследовалось их дело с января по июль он проработал в совокупности только один месяц, а остальное время или болел, или находился в отпуске.

Но этот период имел и свою прелесть, которая состояла в том, что у Кули появилась возможность видится с родными, которые наконец получив статус общественного защитника, могли посещать его в расположении следственных кабинетов СИЗО. Встречи с родителями, особенно первое время вызывали очень сильные, но двойственные чувства. За долгое время, более полутора года разлуки, очень соскучившись друг за другом, у всех встречающихся на глазах выступали слезы. И было не совсем понятно — это слезы счастья от долгожданной встречи, или слезы горя от лицезрения места встречи, которое своей тяжестью стен и металлом многочисленных решеток, неустанно давили на психику непривыкшего к таким пейзажам человека. Куля изо всех сил старался содержать свои глаза сухими, настроение бодрым, а состояние духа стойким, но это было очень сложно.

Людям, которые ни в памяти своих предков, ни в своей личной жизни, ни в жизни своих уже взрослых детей об уголовном мире, о бытии за решеткой не имели ни малейшего правдивого понятия, кроме того, что выносилось наружу реками общей пропаганды было страшно и невыносимо больно видеть своего единственного сына, кровинушку, свою надежду и гордость в таких ужасных местах. Парадоксально, но для этих людей такие обстоятельства были двойным ударом. Они прекрасно знали своего сына, они его растили, воспитывали и чувствовали как никто, и естественно при других обстоятельствах со стопроцентной уверенностью отрицали бы подобное обвинение их чада даже близко. Но когда сейчас, Куля глядя в их глаза наполненные слезами, страхом, недоумением, обидой и разочарованием, и сглатывая свой комок горьких эмоций в горле, пытался пояснить им сложившуюся ситуацию и свою невиновность в ней, они вроде бы верили ему, и ничего не оспаривали, но уже через 20–30 минут Куля опять замечал, как менялось, возвращаясь в исходное положение, их понимание и восприятие реальности, как их глаза опять наполнялись горем от разочарования в своем сыне. Их любовь к нему при этом не становилась меньше, но от этого их сердца, терзаясь одновременно от потери светлых надежд, и от горького созерцания реальности, страдали вдвойне…

Как Куля не старался, но такая закономерность оставалась неизменной в масштабах не только одной или двух встреч. Получалось, что закоренелость родителей, проживших всю свою жизнь в полном доверии к милиции и суду, сегодня не позволяла сдвинуть свои позиции даже собственному сыну. И отец, и мать, слушая Пашу, от душу верили ему, и в какой-то момент в их глазах появлялась искра прежней веры в него, но стоило Куле замолчать и дать этой теме какую-то паузу, как происходил какой-то загадочный регресс в их осознании ситуации, и казалось все, что пояснялось только что, забывалось напрочь. Пожизненное доверие СИСТЕМЕ со времен союза не позволяло им поверить окончательно в то, что к примеру та же милиция сегодня, может так цинично и хладнокровно наговаривать. Их разум отторгал мысль и не мог усвоить, что сегодня СИСТЕМА может позволить себе решать судьбы людей руководствуясь только своими шкурными интересами, исходя не из справедливости и долга, а из того, что им выгоднее сегодня и проще.