Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Но Куля всегда отдавал себе отчет в том, что если случиться так, что его кредитное общество не сможет покрыть убытки от невозвратов непрофессионально выданных им кредитов за счет собственных сил, т. е. за счет механизмов создающих на такие случаи резервные ресурсы, то он не задумываясь пустит и свои личные доходные ручьи на восполнение потерь невозвратов, образовавшихся по его инициативе. Врожденное чувство ответственности за свои поступки не позволили бы Куле спокойно наслаждаться жизнью при понимании им того, что где-то его дерьмо осталось не убрано. И дело тут было не только в его обыкновенной человеческой порядочности, на святого все-таки он не тянул. Куля просто не делал из денег культа, они были его целью, но не сутью. Спокойный сон при таких проблемных обстоятельствах, скорее нарушило бы само признание им своего поражения в борьбе за достижение цели, чем факт утраты денег. Больше всего он боялся нарушить заповедь своего отца: "всегда отвечать за сказанные слова и за взятые обязательства", и тем самым боялся потерять самую большую свою ценность — веру в себя. И если бы ему пришлось выбирать между предъесталом голозадого, но победителя с одной стороны, и амплуа крысы, но с полными карманами купюр с другой, то Куля не колеблясь выбрал бы первое. Он однозначно, как в песне Виктора Цоя: "…Не хотел обедать любой ценой…".

А еще не хотелось упасть в грязь лицом перед центром. И хотя окончательных сепаратистских телодвижений не было ни с одной из сторон, после возникновения противоречий с предоставлением помощи вдове Гвоздиковой, в отношениях у них наблюдалось явное охлаждение. За все это время его Киевские партнеры по корпорации вспомнили о нем только два раза. Один раз он был приглашен на какой-то корпоративный юбилей, а второй раз это произошло когда его все-таки пригласили за круглый стол для проведения совещания в рамках образования общих проектов, которые декларировались в самом начале движения, от которых у Кули при мыслях о них, и буйства воображения, появлялось предвкушение большой охоты.

Но как уже к этому времени и предполагалось, ничего серьезного и предметного там не обсуждалось, и не могло обсуждаться в принципе. За общим столом собрались люди, которые почти открыто демонстрируя недоверие друг к другу, при этом старались проявлять собой деланное, штучное братство. Куле тошнило от такого лицемерия, но он не захотел быть белой вороной, и был вынужден делать то же самое, что делали другие. Уже по дороге домой в Харьков из Киева, Куля подумал о том, что вся эта прекрасная идея об общих проектах, больших деньгах — это все была красивая обложка, иллюзорная мотивация для побуждения к действию воодушевленных простаков. Похоже, что изначально никто не собирался никого объединять, и тем более подпускать к большой общей кормушке. И если в когда-то незаполненные места вставить пазлы с такой точки зрения, то общая картина проявлялась гораздо четче. Получив себе в котел дополнительный поток финансовых ресурсов еще и из Харьковского отделения, которое запустил с их помощью какой-то Куля, этот Куля, после этого, уже был никому не нужен, он свою роль отыграл. А если и нужен, то не в таком виде, не таким свободным и самостоятельным. Но если у центра изначально ставилась такая хитрая, двудонная задача, то рациональной и логичной линии в такой стратегии, Куля тоже не видел. А если бы он с Гвоздиковым, а потом с Ташковым оказались не такими порядочными? Что бы могло произойти, если бы они, получив в руководство организацию, отказались кредитовать заявки центра, фактически кинув их с точки зрения понятий? Военные действия? Вряд ли, потому что при их победе в этой войне, некому было бы тогда отдавать займ по договору кредитной линии… Где логика?… И потом, тот дополнительный поток в их котел из Харьковского ручья мог быть гораздо мощнее, если бы его, как телегу в басне Крылова, не тянули в разные стороны. Как-то все было не по-хозяйски, не логично и не рационально. Поэтому подводя итог первого года его самостоятельного и одиночного плавания, Куля практически подвел черту под личными отношениями между ним и первым лицом корпорации, что на деле так или иначе означало сохранение дипломатических отношений между сторонами ввиду присутствия у обоих объекта общего пользования в виде кредитного общества, но на братское приглашение его к общей кормушке с большими делами, Куля точно уже не рассчитывал. Скорее всего он оказался чересчур самостоятельным, чтоб быть достойным стать приближенным. Но его вполне устраивало такое паритетное сосуществование без взаимных обязательств и претензий. У обоих сторон были свои независимые сектора одного кредитного портфеля, за которым был поставлен следить и блюсти порядок его ставленник, друг и земляк Ташков Иван. Поэтому, не теряя много времени на поиск журавлей в небе, Куля сосредоточился на разведении синиц в своих руках. Он свято верил, что даже водиночку, правильно развивая свою структуру, к нему обязательно придет его время выбирать своего журавля.