Весна в Архангельск приходит позже, чем в Петербург и тем более, чем в родную Вязьму. Но всё же приходит — по-северному неспешно. Ещё вчера казалось, что снег никогда не растает и всё будет спать вечным сном, укрытое им надолго, навсегда. Но вот первый луч улыбнулся сквозь облака, и засверкало лазурью апрельское небо. Из равнодушно-бледного и скупого зимнего светила солнце превратилось в ласковое и весёлое, щедро разливающее по земле тепло. И вот уже вся природа полнится новой жизнью, и корабельные сосны по берегам Северной Двины согласно шумят в вышине зелёными макушками, и сама река вспухает торосами, гонит обломки льдин на острова, в протоки, в многочисленные рукава и проливы, коих не счесть в дельте, и, наконец, выталкивает мощным потоком в круглый год холодное Белое море.
А на берегу кое-где и травка уже пробивается, на буграх жёлтые цветочки мать-и-мачехи появились. Хорошо! И птицы поют, и душа вместе с ними, и так тепло на сердце становится! Почему? — Да потому, что ноги сами бегут к ней! И пусть не одни они будут, и разговоры кругом, ну что ж, когда о кругосветке расспрашивают, он сам поражается — как говорлив, как находчив в словах становится! Пожалуй, не узнал бы его сейчас Дмитрий Завалишин, а любезный друг Михайло Рейнеке только головой бы покачал. И балы в Англии, и наряды испанцев, и туземцы — всё интересует архангелогородских дам. Офицеры расспрашивают об английском флоте и революции в Бразилии, о переходе через экватор и форте Росс. И говорит он, и на вопросы отвечает, а видит лишь её, и рассказы — только для неё. И одна мысль, одна мечта: чтобы так было всегда и никогда не заканчивалось.
А когда наступает пора белых майских ночей и они высветляют всё вокруг так, что и читать можно, — уже никому в дому не сидится, все будто заражены любовной горячкой, не один Павел Степанович. По набережной Северной Двины фланирует народ, лодки с кавалерами и дамами снуют на Мосеев остров — только успевай у причала их подавать.
Наверное, мы никогда не узнаем, кто была возлюбленная лейтенанта Нахимова. Скрыл застенчивый Павел Степанович её имя. Может, оно и к лучшему — тем лишил нас, потомков, возможности трепать его. Но признанием своим опроверг досужие вопросы: отчего Нахимов остался холост? Не успел влюбиться, занятый службой? — Да успел, успел, даже голову едва не потерял. И как знать, не выйди «Азов» вскорости из Архангельска, может, и остался бы на берегу, очарованный архангелогородской сиреной. «Кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств?» — как будто не задаёт он вопросы в письме, а сам на них отвечает — и не одному другу, и нам тоже. Если уж в 24 года не делать глупостей, то когда же ещё?..
Не был Нахимов горячим поклонником холостяцкой жизни. Правда, против женитьбы молодых офицеров восставал. «Женатый офицер — не служака», — говаривал впоследствии адмирал. Если же случалось какому мичману влюбиться и высказать намерение жениться, его тотчас отправляли в дальнее плавание — чтобы поостыл102
.Но когда Нахимов уже был в возрасте, то нигде так часто не бывал, как в доме адмирала Корнилова; там царили покой, семейное тепло, звенели детские голоса — и это влекло Павла Степановича. Да он и сам об этом не раз говорил. Достаточно прочитать его письма из Германии, которые дышат любовью и трогательной заботой о маленькой племяннице Александре: «Здорова ли, весела ли моя несравненная Сашурка? Начала ли ходить, говорит ли, привита ли ей оспа, проколоты ли уши для серёжек? Часто ли её выпускают гулять? Ради неба, держите её больше на свежем воздухе. Во всей Германии детей с утра до вечера не вносят в комнату, и оттого они все красны, полны, здоровы».
Не одним здоровьем малышки был он озабочен — размышлял и о её развитии: «С такого раннего времени в милой Сашурке раскрывается так много ума, и если физические силы её не будут соответствовать умственным, то девятый и десятый годы возраста будут для неё горестными»103
. Как будто не капитан 2-го ранга пишет письмо, а опытный педагог начальной школы. Откуда столько знаний о воспитании детей? — Ответ напрашивается сам собой: родился и вырос в большой семье, общение со старшими и младшими братьями и сестрой да природная наблюдательность — вот источники его педагогических познаний.Да, своей семьи Нахимов не создал. Но разве он один? Вон друг его Рейнеке — тоже остался холост. Причин мы не знаем, и нужды копаться в том нет. Одно известно: семейное тепло и уют большого дома он очень ценил и детей любил. Бывало, в самые тяжёлые минуты только одни мечтания о них поддерживали его: «Знаете, что она (племянница. —