Нахимов

Между тем офицеры обсуждали возможные сценарии дальнейших событий. Кто-то считал, что вход трех эскадр в бухту — единственный способ заставить турок подчиниться; другие называли эти действия «сумасбродством». «Представь себе вход шириною менее мили, — описывал Нахимов место будущего сражения. — По обеим сторонам оного были устроены крепости, которые имели 125 больших орудий. 30 из оных действовали в центре губы, а остальные обращены на вход; войдя же, ты должен сражаться с гораздо многочисленнейшим флотом, лежащим фертоинг с шпрингами^{28} в виде полумесяца…»

Это давало туркам возможность атаковать немедленно. С запада вход в бухту прикрывал остров Сфактория с береговой артиллерией, с востока — крепость Наварино, защищенная батареей. Таким образом, корабли, входившие в бухту, еще до сближения с противником попадали под перекрестный артиллерийский огонь.

Добавим, что диспозицию турецко-египетского флота в виде полумесяца разработал французский капитан Летелье, который состоял на службе у египтян. В первую линию он поставил большие линейные корабли и фрегаты с обращенными в центр орудиями; во вторую, ближе к берегу — корветы и бриги, интервалы между ними заполнил судами третьей линии — транспортами, на флангах расположил брандеры. При такой диспозиции все входившие в узкую (шириной менее двух километров) бухту корабли противника подвергались массированному обстрелу. Всё это, при численном превосходстве противника, делало план по входу в бухту действительно сумасбродным. Каково же мнение Нахимова? Этого мы не знаем. «Но было решено идти», — лаконично заключил он.

Бесконечно блокировать турецкий флот в Наваринской бухте было нельзя — наступал октябрь, а с ним и пора штормов. Англичане и французы вообще считали, что зимой блокада будет невозможна. Но и уходить тоже было нельзя: стоило эскадре покинуть берега Пелопоннеса, как турки снова продолжили бы истреблять население. Потому, докладывал Л. П. Гейден императору, «мы решились единогласно войти в порт Наварино, дабы принудить нашим присутствием Ибрагима-пашу… не предпринимать никакого движения против Греции».

«Сегодня наш капитан (командир линейного корабля „Гангут“ капитан 2-го ранга А. П. Авинов. — Н. П.) обедал у адмирала и привез нам много приятных новостей: первое, что Кодрингтон, в случае упорства турок, хочет атаковать их в самой губе, где они очень хорошо укрепились, но чем труднее, тем славнее будет дело…» — сообщает Рыкачев. В тоне записей Рыкачева и в письме Нахимова нет и тени сомнения, что сражение должно было состояться, и не потому, что они писали уже после события. Мысль, что можно войти в бухту и не сражаться, похоже, никому из русских моряков не приходила в голову.

Седьмого октября эскадры «крейсировали в виду Наваринской крепости», записано в шканечном журнале «Азова». Там же сообщалось, что «в отдаленности от нас к N (норду, то есть северу. — Н. П.) лавирующих австрийских бригов 6». Этот австрийский нейтралитет так сильно походил на разведку в пользу турок, что в конце концов англичане взяли в плен австрийский бриг, а его капитан весь следующий день вынужденно провел на флагманском корабле «Азия», наблюдая сражение.

«В начале 1-го часа (пополудни. — Н. П.) от нас сигналом было велено всей эскадре поворотить оверштаг». При повороте на левый галс на «Александре Невском» разорвалось два паруса, на «Проворном» и на «Гангуте» треснули мачты; через три часа при повороте на правый галс лопнул марса-шкот на флагманском «Азове». Пришлось устранять повреждения.

Ну как тут не вспомнить скандал с парусиной в Кронштадте! Видно, не только паруса, но и древесина для мачт, и пенька для канатов были поставлены недобросовестными подрядчиками. Злым эхом отзывались теперь казнокрадство и получение взяток при распределении подрядов.

Особенно обидно было нашим морякам видеть, что стоявший здесь же английский флот, делавший такие же повороты при тех же ветрах, не терял ни парусов, ни мачт, их такелаж и рангоут были заметно лучшего качества. Видимо, в Англии бревна и парусина не гнили по десять лет в береговых магазинах, как в Кронштадте, а своевременно обновлялись, чего требовали рачительные капитаны вроде Лазарева.

«У русских были прекрасные большие корабли, смотревшие[ся] с иголочки, — так описывал увиденное моряк с английского корабля „Генуя“, — прочно построенные и чисто выкрашенные, но с необыкновенно тяжеловесным такелажем, и это придавало им неуклюжий вид»[120].