Нахлебники Хлебникова

Альвэк Нахлебники Хлебникова

Нахлебники Хлебникова

Велемир Хлебников. Всем

Есть письма – месть.
Мой плач готов,
И вьюга веет хлопьями,
И носятся бесшумно духи
Я продырявлен копьями
Духовной голодухи,
Истыкан копьями голодных ртов.
Ваш голод просит есть,
И в котелке изящных чум
Ваш голод просит пищи.
Вот грудь надармака.
И после упадаю, как Кучум
От копий Ермака.
То голод копий проколоть
Приходит рукопись полоть.
Ах, жемчуга с любимых мною лиц
Узнать на уличной торговке!
Зачем я выронил эту связку страниц?
Зачем я был чудак неловкий?
Не озорство озябших пастухов,
Пожара рукописей палач, –
Везде зазубренный секач
И личики зарезанных стихов.
. . . . . . . . . .

Май, 1922 г.

Альвэк. Нахлебники Хлебникова

I. Владимир Маяковский.

Вот он – в желтой кофте и с «Пощечиной общественному вкусу»:

– Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и пр. и пр. с Парохода современности.

И вот он – классическая статья «О разных Маяковских»:

– Милостивые государыни и милостивые государи!

– Когда вы смотрите на радугу или на северное сияние, – вы их тоже ругаете? Ну, например, за то, что радугой нельзя нарубить мяса для котлет, а северное сияние никак не пришить вашей жене на юбку? Или, может быть, вы их ругаете вместе и сразу за полное равнодушие к положению трудящихся классов Швейцарии?

– Не делайте, потому что у радуг есть свои определенные занятия, выполняемые ими талантливо и честно. –

Но вот, в базарном почете «искусство для… искусства».

Николай Асеев с эстрады заявляет о своем авторстве на термин: «социальный заказ»(?!).

По последнему крику моды величает себя в «Мастерской стиха» Владимир Маяковский:

– Не жрец-творец, а мастер-исполнитель социального заказа. –

Но опять внезапно Маяковский открывает никому неизвестного Александра Сергеевича Пушкина.

На одном из своих наступлений он гонит современных стихоплетов учиться у Пушкина «классической мощи»:

  Две недели
    ходил и твердил,
  ходил и твердил
    великолепные
  пушкинские строки:

Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.

И это разношерстное мировоззрение, звериное, сказывается и в отношениях Маяковского к Хлебникову.

Признавая его своим гениальным учителем, он, как «профессор», издевался над его творчеством:

– Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя.

– У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей – фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова. –

– …я добрыми глазами смотрел на друга, когда он читал: «Я тебя раскрою отсюда до Аляски». –

Эта кротость и чудесная ирония: «Вова! дай пожму твое копытце» – сменились у Хлебникова грустью и гневом:

Ах, жемчуга с любимых мною лиц
Узнать на уличной торговке!
Зачем я выронил эту связку страниц?
Зачем я был чудак неловкий?

«Всем».

Широкая железная осока
Перерезала воды его жизни.
Его уже нет…
Поводом было уничтожение рукописей
Злостными негодяями с большим подбородком
И шлепающей и чавкающей парой губ.

«Зангези».

II.

Творчество Хлебникова вне закона.

Его растаскали, как добычу.

«Леф» изувечил «Уструг Разина» и «Ладомира».

Обе поэмы с выбросками и в переделке.

Друзья-ли? Хлебникова забрасывают его отвратительными воспоминаниями.

Они злее брани Крученыха.

А ведь этот «футуристический иезуит слова»[1] в 1919 г. напечатал в тифлисской газете «41°» о Велемире Хлебникове статью с смрадным заголовком: «Азеф Иуда-Хлебников».

У Хлебникова стая воспоминателей.

Кроме объявившихся воспоминателей, существуют воспоминатели-кандидаты.

Николай Асеев объявил только название своих воспоминаний.

Название с пристрастием: «Черты из биографии неизвестного». В скобках: О Викторе Хлебникове.