Наковальня

— Черт меня подери, это заразно! — весело проревел здоровяк и, пошатываясь, встал. Задержавшись у столика Исаао и Айши, чтобы перекинуться парой слов с братом, Хитедоро вслед за Чуен вывалился из бара.

— Не знаю, может, надо было пойти с ним? — озабоченно поинтересовался Габриел.

Изадора беспечно махнула рукой:

— Чуен засунет его в подвесное такси. Габриел поднял брови.

— Прикасаясь к мужчине?

— Она это переживет… пока не говорит Анжеле. Изадора внимательно на него посмотрела.

— Ты собралась? — спросил Габриел.

— Ну, мы уедем не раньше следующей недели.

— У меня вещи всегда собраны. Это полезная привычка. А что, сомнения?

— Масса.

— Я бы очень хотел, чтобы для тебя все было не так сложно.

— Ты мог бы это упростить.

— Ты имеешь в виду — уложить твои сумки?

— Нет.

Габриел неловко усмехнулся.

— Из, я привык иметь друзей. Я не привык иметь возлюбленную.

— А почему ты думаешь, что я привыкла?

— Э… ты сказала мне?

— Разве?.. Когда?

— Точно не помню, но ты сказала.

— Да? Я не помню.

— Ерунда. — Габриел наклонился вперед и взял ее руки в свои. — Из… я хочу показать тебе место, особенное место, где растет акация, похожая на выходящий из земли вопросительный знак, и где воздух такой… сладкий и такой горький и чистый… и слышен шепот, который длится весь день и всю ночь. Просто движение: все движется, живет. Когда ты вдохнешь этот запах, запах пыли вокруг Лендинга, ты поймешь. Изадора улыбнулась полуулыбкой и сменила тему:

— Ты идешь домой со мной? Габриел покачал головой:

— Нет, сначала я должен сделать кое-что. Я приду позже.

— Я буду ждать, — сказала Изадора. И во взгляде ее было тепло.

Чуен и Хитедоро вышли из «Эдельрайса» и вместе дошли до первого угла. Там они остановились. Чуен натянуто повернулась и протянула руку.

— Ну, думаю, скоро увидимся.

— Ага.

Хитедоро неловко пожал ее руку, но отпускать не спешил.

— Ты больше не обращаешься ко мне в третьем лице. После… ну, после той ночи.

— Ты не третье лицо.

Чуен нервно выдернула руку, досадуя на его неуклюжесть.

— Я то, что я есть.

— Ну, нет ничего, что не вылечили бы несколько гормональных инъекций и немного хирургии.

— Не бейся об заклад.

— Нет.

— Ты… э… я не думаю, что ты бы захотела обзавестись мужиком… когда-нибудь… я ничего не хочу этим сказать, — поспешно добавил он. — Я знаю, ты — Танита и все такое, но… ну, у тебя есть подруги. Может, я мог бы…

— Тебе бы не понравились мои подруги.

— Да, не понравились бы. И я бы им не слишком понравился.

— Да.

— А тебе не понравились бы мои друзья. — Да.

— Может… тебя нужно подвезти… куда-нибудь?..

— Нет… нет.

— Ну, у меня все равно нет машины.

— А у меня нет работы.

— Ты уволилась?.. О да, глупый вопрос Ну, у меня тоже нет.

— Ты не ушел.

— Я думаю, что уволюсь.

Они постояли в молчании. Центральные погодные власти определили этот вечер теплым, и население высыпало на улицы наслаждаться звездами и огнями фонарей. Чуен и Хитедоро стояли и молча смотрели, как люд закатывается в рестораны и, шатаясь, выходит из баров. И долгое время ни он, ни она не двигались.

Ноги Габриела со свистом рассекали высокую сухую траву Рейнер-парка. Фонари были выключены, и Штопор сиял сквозь адмазоволоконное небо. Деревья и кусты казались лоскутами неподвижных черных облаков, встающих из земли. Габриел следовал за запахом к последним нотам песни, которая проложила путь в пятьдесят световых лет между звездами. Запахом австралийской травы и камедного дерева.

Шуршание под его ступнями стало громче, когда трава высохла до хрупких стеблей. Внезапно она кончилась, и Габриел оказался на краю поляны. Он знал, что найдет ее. Плоские камни покрывали землю, как роговые щитки черепашью спину, а в центре поляны склонилась акация, запутавшись в руках ленивого камедного дерева. Эти два дерева образовывали арку над розеткой крошечных кустиков, просто веточек, продирающихся из сухой почвы.

Сквозь голубую безлунную ночь стремление Элспет позвало его и нашло ответ в этом прибежище за миллион миллим онов миль от дома.

Как дух пустыни, пошел Габриел по поляне, его ноги не потревожили ни прутика, ни камешка. На ходу он сбрасывал предметы одежды, один за другим, собирая их в руках, пока не остался нагим и блестящим в пустынной ночи. Взмахом руки он положил одежду в тень камня. Затем с искусством предков, которые шли по Зеленой пустыне в те дни, когда ее почва была пыльно-красной, а не бисерно-стеклянной, он призвал тишину изнутри себя и стал просто темной фигурой, абстрактной, неподвижной, невидимой. И ждал.

Вскоре — и Габриел не знал и ему было все равно, сколько времени прошло, — трава зашуршала. Что-то еще двигалось за поляной. Что-то, что приближалось, хромая, пока не остановилось на ее краю. Идом Джапалджарайи поднял лицо к ночному небу, словно ожидая дождя, который отмыл бы его дочиста, дождя, который никогда не придет. Неуклюже он стал снимать одежду, бросая ее на землю рядом с собой. Наконец Идом стоял обнаженный, если не считать помогающей движению сбруи, которая блестела серебром на фоне его темной кожи, обвивая его тело как скелетоподобная любовница.