Наледь

Тетрадь выскользнула из онемевших вдруг пальцев, юркнула под ноги, зашелестели обиженно страницы. Он не сделал попытки нагнуться и поднять, а лишь глядел растерянно в потолочный верх и одновременно в никуда, как безумный на радугу. Митенька тоже не думал подбирать свое упавшее сокровище, напротив, протянул ему следующую тетрадь. Яромир машинально прочел: «Генри Миллер. Почему я перестал любить Артюра Рембо и возненавидел Достоевского». Вторая рукопись ласточкой порхнула на пол вслед за первой. Далее. «Ф.М. Достоевский. Ничего не понимаю!» Туда же. Опять Достоевский, теперь озаглавлено «Эта сволочь, Победоносцев!» Яромир, от бессилия воспротивиться нарастающему извне кошмарному чувству, чуть не взвыл, но неизбежно перешел на следующий уровень. Ячейка пониже, однако коленкоровые тетрадки в ней такие же. Да не такие! «М.Ю. Лермонтов. Искусство дуэли». Ну, допустим. А это что такое? «Диоген Синопский. Как я проживал в Царь-пушке». Бред, бред, бред. И только! Он раскрыл наудачу неизвестное творение великого киника и прочитал: «О, нет! Они вовсе не маньяки! Они попросту дразнят смерть!» К чему бы? Не хотелось и выяснять. Еще одна тетрадь. «А.П. Чехов. Сборник рассказов», и следом краткий перечень-оглавление:

Три жареных поросенка
Соседский сад — отрада для детишек
Несколько способов препарировать дохлую кошку
Кто ты, Иван-дурак?

На последнем названии Яромир остановился. Потом принялся с остервенением листать заполненные от руки страницы и сам не заметил, как в некотором умственном помешательстве опустился на гладкий плиточный пол, вкруг него валялись отброшенные и отвергнутые книги-тетрадки; Ермолаев-Белецкий давно уж отошел к своему начальственному столу, дабы не мешать. А господин сторож все искал. Пока не нашел. Вот оно! Рассказ действительно назывался «Кто ты, Иван-дурак?». Даже предворялся настоящим эпиграфом Г. Миллера: «Он видел, что наука обернулась таким же обманом, как и религия, что национализм — это фарс, патриотизм — фальшивка, образование — вид проказы, а нравственные правила — руководство для каннибалов».

«Наверное, тот самый, который перестал любить Рембо», — подумал про себя Яромир. И начал читать с первой строки собственно текст:

Между жизнью и смертью — как между временем и вечностью. На перекрестке их дом, который разрушить безнаказанно можно лишь однажды. По разные стороны — Бог и человек, идея и Мамон… и нельзя спрашивать у последнего, как пройти к первому. Открыть двери в вечность способна только смерть.

— Я понял. Я, кажется, понял! Он говорил! Вы слышите, Митя, он говорил! — Яромир рывком поднялся на ноги, отбросил в сторону ненужную уже книгу. Варварство, конечно, но до того ли сейчас?

— Простите великодушно. Но кто говорил и что? — Ермолаев-Белецкий не слишком обратил внимание на кощунственное обращение с плодами его трудов, почтмейстер более волновался за душевное здоровье своего гостя, коего так необдуманно втравил в мероприятие по осмотру подпольной библиотеки.

— Корчмарь, вот кто! Он сам надоумил меня обратиться за советом к Двудомному. А я, тугомысленный, еще рассуждал, к чему бы это? Теперь-то ясно, к чему! — Яромир подскочил к обалдевшему в изумлении почтмейстеру, затряс Митеньке пухлую, вялую ладонь: — Спасибо вам, спасибо! Хотя я не понял до конца, что же она такое, эта ваша библиотека?

— Вы успокойтесь для начала. Иначе ничего объяснять не буду, — ласково принялся увещевать его Митя. — Садитесь на мое место. Очень удобный стул. С подушечкой. А вот лимонные вафли. На спиртовке можно и чай согреть.

Ермолаев-Белецкий действительно вынул из верхнего ящика под столешницей целехонькую, нераспечатанную вафельную коробку. Тут же вспыхнула спиртовая горелка, Митенька водрузил на нее химическую колбу с носиком-пимпочкой — импровизированный заварочный чайник. И все это он проделал со сноровкой, хотя и несколько неуклюже в движениях. Когда вода вскипела, живительный напиток был разлит — господину сторожу, как гостю, досталась фарфоровая чашка, себе почтмейстер определил деревянный стаканчик из-под карандашей. Сразу после Митенька приступил к повествованию:

— Я вижу, вы вполне в себе. Это хорошо. Ибо ответ на ваш вопрос не содержит ничего сверхъестественного. Хотя и затрагивает материи сугубо метафизические… Вафлю передайте, пожалуйста, — попросил Митенька как бы мимоходом, после продолжил с набитым ртом: — Ф-се, ч-што фы ф-идели, и есть ф-еконст-фукция. — Он наскоро прожевал и извинился: — Простите, люблю именно лимонные. Моя слабость, знаете ли.