После того как 14 января пятеро преступников были казнены, виджиланты считали свою работу почти законченной. Основательно очистив округу от грабителей и убийц, они решили за отсутствием законной гражданской власти учредить народный суд, где преступников судили бы с участием присяжных заседателей.
Это было наиболее близкое подобие общественного порядка, возможное в местных условиях, и хотя этот суд, строго говоря, не имел законной власти, все признавали его авторитет и уважали его приговоры. Заметим, кстати, что последней ступенькой роковой лестницы, приведшей Слейда на плаху, явилось то обстоятельство, что Слейд разорвал в клочья и топтал ногами постановление народного суда, после чего самолично арестовал судью Александра Дэвиса, предъявив вместо ордера пистолет системы Дерринджер.
Дж.А.Слейд, как нам сообщили, сам принадлежал к виджилантам; он открыто хвастал этим и утверждал, что все, что известно им, известно и ему. Его ни разу не обвинили — и даже не заподозрили — в убийстве или грабеже, совершенном на этой территории (в грабеже его вообще ни разу не обвинили), но все знали, что Слейд убил нескольких человек в других местностях, и когда он наконец был взят под стражу за вышеупомянутые действия, его дурная слава в немалой степени предопределила смертный приговор. После возвращения с Милк-Ривер он стал все чаще предаваться пьянству, причем обычным развлечением для него и его приятелей служило «брать город приступом». Нередко можно было видеть, как Слейд с кем-нибудь из его сподвижников скачут на одном коне, оглашая воздух криками, выстрелами и т.п. Иногда он, не слезая с седла, врывался в лавки, ломал мебель; выбрасывал за дверь весы и оскорблял всех присутствующих.
Перед самым арестом он до полусмерти избил одного из своих клевретов; но таково было влияние этого человека на окружающих, что избитый горько плакал, стоя у виселицы, и от всей души молил пощадить жизнь осужденного. Никого уже не удивляло, что, когда Слейд «гулял», жители города, опасаясь его буйных выходок, запирали лавки и тушили огни. За испорченный товар и сломанную мебель Слейд, протрезвившись, всегда готов был заплатить, если у него имелись деньги, но многие считали, что плата — недостаточное возмещение за нанесенный ущерб, и эти люди становились личными врагами Слейда.
Время от времени кто-нибудь из приближенных Слейда, пользовавшихся его полным доверием, предостерегал его, что все это добром не кончится. В последний месяц перед его арестом люди ежеминутно ждали вестей о каком-нибудь новом кровавом злодеянии. Только ужас, который внушало имя Слейда, да еще шайка сопровождавших его вооруженных головорезов обеспечивали ему безопасность, ибо все знали, что малейшая попытка остановить его неминуемо привела бы к убийству или увечьям.
Слейд неоднократно подвергался аресту по распоряжению вышеописанного суда и всегда безропотно подчинялся ему, смиренно выплачивая часть штрафа и обещая заплатить остальное, когда разживется деньгами; но в случае, приведшем к катастрофе, он забыл об осторожности, бешенство, ненависть ко всякой узде взяли верх, и он очертя голову кинулся в объятия смерти.
Накануне Слейд напился пьян и «кутил» всю ночь. Он и его сподвижники превратили город в сущий ад. Утром шериф мистер Фокс нашел Слейда, задержал его, отвел в суд и начал читать приказ о привлечении его к ответу. Слейд пришел в ярость, выхватил приказ, разорвал его, бросил на пол и начал топтать ногами. В ту же минуту щелкнули затворы пистолетов в руках его приятелей, стычка казалась неминуемой. Но шериф не делал попыток отправить Слейда в тюрьму и, будучи по меньшей мере столь же осторожным, сколь и храбрым, уступил победу, оставив его хозяином положения, отдав в его руки суд, закон и законодателей. Итак, война была объявлена, в этом никто не сомневался. Комитет виджилантов понял, что решать вопрос об общественном порядке и господствующем влиянии в городе добропорядочных граждан нужно немедленно. Члены комитета хорошо знали, на что способен Слейд, и поэтому действовать можно было только в двух направлениях: либо безропотно подчиниться его власти, либо применить к нему такие меры, которые лишили бы его возможности отомстить комитету, — иначе ни один из членов его не мог бы оставаться в Монтане, не подвергаясь опасности быть убитым или искалеченным, и даже за ее пределами его подстерегала бы гибель от руки друзей Слейда, окрыленных победой и уверенных в своей безнаказанности. Накануне, во время пьяного дебоша, Слейд въехал верхом в лавку Дорриса и, когда ему предложили убраться оттуда, выхватил пистолет и направил его на посетителя, высказавшего это пожелание. Потом он ввел свою лошадь в кабачок, купил бутылку вина и пытался влить вино в глотку лошади. Но это показалось всем довольно безобидной забавой, потому что обычно, когда Слейд появлялся в кабаках, он стрелял в лампы, обращая посетителей в паническое бегство.
Один из видных членов комитета разыскал Слейда и сказал ему спокойно и веско, как говорят люди, сознающие значительность своих слов: «Слейд, немедля садись в седло и скачи домой, иначе плохо будет». Слейд поднял голову и пристально посмотрел своими темными проницательными глазами в лицо говорившего. «Что это значит?» — спросил он. «Ты не имеешь права спрашивать, что это значит, — последовал невозмутимый ответ. — Немедля садясь в седло и помни, что я сказал тебе». Слейд помолчал с минуту, однако обещал исполнить приказание и даже сел в седло; но так как он все еще не протрезвился, то стал сзывать своих друзей и под конец, забыв, видимо, о полученном предостережении, опять начал буянить, выкрикивая имена двух виджилантов, возглавлявших, по его мнению, комитет, вместе с именем одной известной проститутки, — очевидно, с целью оскорбить их; а может быть, он просто хотел покуражиться. Впрочем, надо думать, он все же смутно помнил о предостережении; он решил доказать, что оно свежо в его памяти, но, к несчастью, доказал это крайне опрометчивым поступком. Он отправился к судье Александру Дэвису, вытащил пистолет со взведенным курком, приставил его к голове судьи и объявил, что берет его заложником ради его же безопасности. Так как судья стоял не шевелясь и не пытался оказать сопротивление, никаких дальнейших враждебных действий со стороны Слейда не последовало. Уже до этого случая ввиду создавшегося положения состоялось заседание комитета, на котором наконец-то было постановлено арестовать Слейда. Вопрос о смертной казни не подымался и, если бы даже подымался, несомненно, был бы решен отрицательно. В Неваду отправили нарочного, чтобы поставить в известность обо всем руководителей тамошних виджилантов, — комитет стремился показать, что относительно судьбы Слейда царит полное единодушие.
Невадские рудокопы выступили почти поголовно: оставив работу, шестьсот человек, вооруженные до зубов, построились о колонну и зашагали к Вирджинии. Предводитель их хорошо знал мнение своих людей о Слейде. Он верхом опередил колонну и, срочно созвав членов комитета, прямо заявил им, что рудокопы шутить не любят и не станут дожидаться, когда друзья Слейда начнут убивать их на улицах города, — они намерены захватить его и повесить. Заседание было малолюдным — вирджинский комитет пытался увильнуть от решительных действий. Сенсационное сообщение о том, как настроены рудокопы, было сделано перед горсткой людей, заседавших под прикрытием фургона позади одной из лавок на Главной улице.
Члены комитета сперва никак не соглашались на крайние меры. Все сделанное ими до сих пор казалось детской игрой по сравнению с тем, что им предстояло; но надо было принимать решение, и принимать немедля. В конце концов было решено, что если рудокопы считают нужным повесить Слейда, то это дело комитет предоставляет им. Невадец тут же во весь опор поскакал обратно и занял свое место во главе колонны.
Слейд узнал о грозящей ему опасности, и хмель мигом соскочил с него. Он пошел в лавку П.С.Пфаута, где находился Дэвис, и принес ему извинения, пообещав загладить свою вину.
Между тем голова колонны уже вошла в город, и люди скорым шагом двигались по Уоллес-стрит. У дверей лавки уполномоченный комитета вышел вперед, арестовал Слейда, тут же объявил ему об ожидающей его участи и спросил, нет ли у него каких-либо дел, которые он желал бы уладить перед смертью. Об этом же спрашивали его и другие; но он оставался глух ко всем вопросам — все мысли его были сосредоточены на отчаянном положении, в котором он очутился. Он умолял пощадить его и просил свидания с женой. Эта несчастная женщина, нежно любившая Слейда и так же нежно любимая им, жила в то время на их ранчо на берегу реки Мадисон. В ней было много привлекательного: высокая, статная, приятная в обращении, она, кроме всего, была первоклассной наездницей.
Гонец, посланный Слейдом, поскакал к ней с вестью об аресте мужа. Не медля ни минуты, она вскочила в седло и со всей энергией, удесятеренной любовью и отчаянием, на которую способно было ее сильное тело и пылкая душа, она гнала своего скакуна по неровной каменистой дороге все двенадцать миль, отделявшие ее от предмета ее беззаветной страсти.
В это время несколько человек, вызвавшиеся сделать необходимые приготовления, уже закончили свою работу в овраге, по дну которого протекал ручей. Пониже каменного здания, где помещалась лавка Пфаута и Рассела, был загон для скота с высокими крепкими столбами ворот. На них положили перекладину, привязали веревку, а помостом служил ящик из-под галантереи. Сюда и привели Слейда под охраной — такого многочисленного и блестяще вооруженного отряда еще не знавала территория Монтана.
Несчастный смертник так ослабел от слез, жалоб и причитаний, что едва держался на ногах. Он горестно восклицал: «Боже мой! Боже мой! Неужели я должен умереть? Жена, жена моя!»
Когда команда добровольцев возвращалась из овражка, к ним подошли друзья Слейда — почтенные и добропорядочные граждане, члены комитета виджилантов, но лично питавшие к Слейду теплые чувства. Узнав о смертном приговоре, один из них, человек отнюдь не мягкосердечный, достал носовой платок и отошел в сторону, плача, как ребенок. Слейд все еще слезно просил свидания с женой, и трудно было отказать ему в его просьбе; однако это все же пришлось сделать, ибо ее присутствие, ее мольбы и уговоры, несомненно, привели бы к попытке спасти Слейда, а значит, к неизбежному кровопролитию. Несколько видных граждан, за которыми послали, пришли к Слейду, чтобы поддержать его в последние минуты его жизни, и один из них (судья Дэвис) обратился с краткой речью к толпе; но говорил он так тихо, что слышали его только те, кто стоял рядом с ним. Один из друзей Слейда, исчерпав всю силу убеждения, на какую был способен, скинул с себя сюртук и объявил, что прежде, чем повесить Слейда, им придется убить его. Мгновенно сотня ружей нацелилась на него, и он, повернувшись, бросился бежать; однако его заставили воротиться, надеть сюртук и дать обещание впредь вести себя посмирнее.
Почти никто из видных граждан Вирджинии не пожелал присутствовать при казни, хотя очень многие примкнули к рядам конвоя, когда Слейда арестовали. Все скорбели о том, что суровая необходимость потребовала столь жестокой кары.
Все было готово для казни, прозвучала команда: «Выполняйте, свой долг», — и ящик выхватили из-под ног осужденного; смерть наступила почти мгновенно.
Веревку перерезали, тело доставили в Вирджиния-отель. Не успели его положить в затемненной комнате, как несчастная спутница жизни покойного примчалась на взмыленном коне и узнала, что все кончено и что она стала вдовой. Ее безутешное горе, ее душераздирающие крики с жестокой ясностью показали, сколь глубокую привязанность она питала к своему покойному мужу, и немало времени прошло, прежде чем она опомнилась и овладела собой.
