Налейте бокалы, раздайте патроны!

— Последняя попытка противника продвинуться на нашем участке фронта дорого нам обошлась, — сообщил майор своему соседу, прибывшему из другого района.

— Но ведь вы успешно отразили это стремление их закрепиться на высоте.

— Успешно! — криво улыбнулся майор. — Нам удалось отбросить их на прежние позиции, но если еще пару раз придется возвращать этих сибиряков на исходные точки, то у нас просто не останется солдат. Это все я называю пирровой победой в полном смысле этого слова.

— А как все происходило? — спросил собеседник.

— Это сущие дьяволы, ни больше ни меньше, — развел руками майор. — Мы прекрасно укреплены здесь. Сам рельеф местности значительно помогает нам в деле обороны этого участка. Однако им удалось перерезать колючую проволоку и нейтрализовать большую часть пулеметов. Только невероятными усилиями мы отбросили их назад. Это еще что! — он криво усмехнулся. — Я уже не говорю об их штыковых атаках. Вы знаете, что это такое?

— Я слышал… — проговорил его собеседник. Будучи человеком «глубоко» штабным, он по роду деятельности слышал или знал практически обо всем, что касалось войны, но сам лично в этих процессах участия не принимал.

— Слышать! Слышать и видеть… Даже невозможно представить себе, что это такое. Благо что войны теперь стали другими, не то что прежде, когда одно сражение вполне могло решить судьбу всей войны. Тогда часто от одного человека зависело все. Сейчас ни от кого уже ничего не зависит.

— Ну, это вы хватили…

— Хорошо, согласен, я немного увлекся. К счастью, рукопашных теперь немного. Война позиционная и по нескольку месяцев может проходить в окопах, когда противник вяло или активно перестреливается, при этом практически не сходя с места. Таковы времена, такова специфика новых условий. Это можно принимать или нет, но это факт, это, так сказать, данность. И вот если наш немецкий солдат, сидя в окопах, чувствует себя, скажем так, нормально, то эти русские — совсем другое дело.

— И в чем же здесь такое отличие? — с интересом взглянул на него собеседник. — Что же в них в этом смысле особенного? Неужели они чувствуют себя по-другому?

— Вот именно! — подтвердил офицер. — Вот именно — по-другому. В природе русского заложено — действовать. Его угнетает долгое бездействие и сидение на одном месте. За долгое время ничегонеделания они становятся просто одержимыми. Когда эта масса солдатни ринется в штыковую атаку, то, скажу я вам, становится страшно. И выдержать штыковую атаку русских не способен в открытом бою почти никто.

— Так уж и никто?

— Да-да! Конечно, если их встретит на пути массированный пулеметный или орудийный огонь, тогда другое дело. Но в открытом бою равных им нет. И я в этом убедился.

Тем временем Диркер долго, не отрываясь, рассматривал такие близкие позиции русских. Ему нужно было изучить их не из праздного любопытства — на это у него были свои причины. Командный пункт стоял на скате лесистого холма. У его подножия пологой дугой изгибалась река, справа находился старый деревянный мост. За ним на другой стороне реки виднелась изломанная линия германских окопов. Левее вился быстрый ручей, впадающий в речку, еще левее за ручьем чернели сгоревшие здания фольварка. Когда-то это были красивые строения под высокой черепичной крышей, теперь от них остались лишь закопченные стены. Шагах в четырехстах от руин начинались позиции русских войск.

В любой войне хуже всего — оказаться хутору, деревне или городу прямо на линии фронта. Это всегда было бедствием для каждого жителя, проживавшего в таком населенном пункте. Разорение, пожары и разрушение — непременный итог в подобной ситуации. Но войны начала двадцатого века побили все рекорды. Артиллерия превращала целые города в страшные руины, где подчас из живых и уцелевших оставались только собаки.

— Они подготовились неплохо, — сквозь зубы проговорил полковник, наконец оторвавшись от бинокля. — На этом участке у них три ряда траншей, пулеметы… По нашим сведениям, русские уверены, что прорвать фронт пехотными цепями, даже после артподготовки, не получится — любая атака захлебнется.

— Я сказал бы, что они недалеки от истины, — усмехнулся чуть заметно уголком рта один из офицеров. Плотный, коренастый, он смотрел с ироническим прищуром. — Ничего принципиально нового здесь нет. Это и так понятно любому мало-мальски знакомому с военным делом человеку.

— Естественно, прорыв представляет собой непростую задачу. С этим никто пока не спорит, — продолжил Диркер. — Но наша задача — изыскать эту возможность. И она есть — будь у нас танк, все могло бы пойти иначе. С этим универсальным оружием ситуация резко бы изменилась. Полевой артиллерией, господа, эту махину не остановишь, а крепостной, способной пробить броню у русских на этом участке фронта, не имеется.

Об этом полковнику Диркеру было прекрасно известно по сообщению одного скромного прусского пастора.