Налет на Бек-Нияз

Фастов выглянул удивленно в окно дежурной. Случилось, по-видимому, что-то необыкновенное, если курьерский, обычно пролетавший Бек-Нияз, на этот раз остановился. Зосима, подняв тяжелую петлю стяжки, отцепил белый изотермический вагон, шедший в хвосте поезда. Козодавлев говорил о чем-то с главным кондуктором, то и дело взмахивая сокрушенно зажатым в руке зеленым флажком.

— В чем дело? — подлетел Фастов.

— Да вот, Володя, чертополошина-то какая! — обратился к нему взволнованным шепотом начальник. — Видишь ли, у изотермы буксы горят, ну, вот и отцепляют его. У нас оставят до послезавтра, до следующего курьера! Другой, здоровый вагон для перегрузки придет. Вот не было печали, так…

— А что же в этом страшного? — удивился Володя. — Пускай отцепляют. Впервой, что ли?

— Погоди ты! — уныло отмахнулся Козодавлев. — Ты узнай сначала, что в нем, в вагоне-то! Думаешь, мясо, яйца или икра из Красноводска? Огнестрельные припасы, — понизил начальник голос, — винтовочные патроны.

— И динамит, — улыбнулся кондуктор испугу Козодавлева. — Патроны ашхабадскому гарнизону, а динамит для Мургабстроя.

— Бинамит? — вырвалось сдавленно у подошедшего Зосимы. Выдернув изо рта шкворчашую трубку, он выбил из нее табак, тщательно затоптав угольки.

— Н-да, пустячки комбинация! — сняв осетинку и почесывая затылок, сказал Володя. — Ну что же, как-нибудь два дня протерпим.

— Товарищ главный, — вдруг решительно заявил Зосима, — ежели вы у нас такую страсть оставляете, то должны вы нам оружие выдать, разные там револьверы и саблюки тож.

— Это зачем же? — удивился главный. И, указывая на троих красноармейцев, стоявших около изотермического вагона, сказал: — Охрана имеется. Для чего же вам вооружаться?

— Да ить как знать! — не унимался Зосима. — Станция наша глухая, заглазная. А вдруг басмачи нападут? Разве им троим отбиться? Пустые это разговоры, что о басмачах-де уже более года ни слуху ни духу. Я басмачу не верю. Эвон она, заграница-то, — указал старик на лиловые пограничные хребты Копет-Дага, поднимавшиеся не больше как в пяти верстах от станции. — Они там сидят, выжидают! А как услышат о патронах и бинамите, так сейчас же сюда и махнут. Долго ли им…

Зосима не успел докончить. Звонкая трель свистка главного кондуктора оглушила его. Паровоз заревел, охнул и пошел, наматывая на колеса новые сотни километров. Взлетевший на воздух клочок газеты погнался было за поездом, но не догнал и упал на раскалившиеся рельсы. И снова зной, тишина нахлынули на маленький полустанок.

Все пошло прахом

— Эх, братец ты мой, знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

— Тепло. То есть теплынь, я тебе скажу. Не смотри, что ночь.

Так разговаривали теплой ночью Зосима с одним из красноармейцев, оставленных для охраны страшного изотермического вагона. Ночью они охраняли все трое: один похаживал около вагона, двое других вышли дозорами за станцию, на железнодорожное полотно.

Красный далекий огонек семафора, казалось, висел в воздухе. Ближе, в тупике, снежно белел под рыжей луной изотермический вагон.

— А что, говорю, ежели поднести к вашему вагону спичку, чай, здорово бабахнет?

— Так бабахнет, что вашу станцию в порошок уничтожит!

— Ну вот то-то! — сказал строго, поднявшись с рельсины, Зосима. — Пойти в хату табачку зыбнуть. Теперь на улице и трубку-то боязно палить. Спокойной вам ночи, служивый.

— Взаимно, папаша, — ответил вежливо красноармеец, тоже вставая и оглядывая безмолвные пески.

Поднявшись на высокий перрон, Зосима подошел к своей будке и с силой пнул ногой закрытую дверь. К удивлению старика, его сунуло вперед. Нога, не встретив опоры, прошла дверь насквозь. А затем дверь на глазах Зосимы рассыпалась в порошок, трухой запорошив голову и плечи. Звонко брякнулись о каменные плиты перрона упавший замок и дверная ручка.

— Да воскреснет… расточатся врази… — зашептал испуганно старик.

Он помедлил и шагнул нерешительно через порог. Внутри все было обычно, все на своих местах: в углу койка, посередине огромный пень, заменявший Зосиме стол. Старик подошел к койке, опустился на нее и рухнул на пол. Сначала он подумал, что сел мимо. Но когда увидел все ту же труху, в которую превратилась крепкая койка, его охватил ужас.

Зосима вскочил и, крякнув смачно, словно на морозе рюмку водки выпил, что было силы лягнул пень. Нога его вошла в дерево легко, без сопротивления, словно в ворох сена. Зосима быстро, будто обжегшись, выдернул ногу. Она и наружу вышла свободно, но пень исчез на глазах у Зосимы, осыпавшись грудой щепочек и горсткой пыли.

Зосима кинулся к станции, на крыше которой, спасаясь от комнатной духоты, фаланг и скорпионов, спало начальство: чета Козодавлевых и Володя Фастов.

— Иван Степанович!.. Комсомол, Володя!.. Прочкнитесь для ради бога!.. Беда! Все прахом пошло!

— Чего ты орешь? — спросил строго еще не заснувший Володя, наклонившись с крыши. — Скорпион, что ли, укусил?

Но, взглянув на испуганное лицо старика, Фастов обеспокоился. Поднялся во весь рост, поглядел в сторону тупика. Изотермический вагон на месте, вон он синеет снежной глыбой. Рядом — темная тень часового.