Налле Лапсон

Вокзал в Лильбакке был очень красивый. Красный с белыми наличниками, и в каждом втором окошке виднелась красная герань, а в каждом первом — белая. Тут же стоял начальник станции и отдавал честь. Он был в красной фуражке и белых перчатках и любезно встречал всех сходивших с поезда.

— Здравствуйте, здравствуйте, фру Петтерсон, с возвращением! Добрый день, господин Стрём, как съездили? А вот и маленькая Лотта, ну, здравствуй, что, опять на севере гостила, в Норланде? Ой, а кто это с тобой?

— Налле Лапсон, — сказал Налле Лапсон и поклонился.

— Станс, — представился начальник станции и снова поднес руку к фуражке.

— Это мой старый друг, — объяснила начальнику Лотта, — а это мой другой друг. И он трубач.

— Верно, — сказал трубач и, поднеся трубу к губам, выдул такие звучные фанфары, что конь по имени Август шарахнулся с дороги вместе с коляской господина Стрёма.

Паровоз дал нетерпеливый гудок, машинист высунулся в окно.

— Почему не отправляемся? — крикнул он начальнику станции.

— Еще минутка, — сказал начальник. — Сегодня отправление в 15.19. 15.18 — это вчера было. А завтра будет в 15.20.

— Забавно, — сказал трубач. — А станционные часы показывают двенадцать!

— Очень верное наблюдение, — сказал начальник станции. — Они отстают на три часа восемнадцать минут. А через минуту отстанут на три часа девятнадцать минут. Это одни из самых удивительных часов во всей Северной Европе.

Налле Лапсону все это очень нравилось.

— У нас в лесу таких интересных штук не увидишь, — шепнул он Лотте.

— Ты не поможешь мне с вещами? — спросила Лотта. — Возьми сумку и мяч, а я понесу чемодан и Розу.

— А я пойду с вами и буду играть на трубе, — сказал трубач и пошевелил ушами.

Глава седьмая. Запрещается разгуливать по городу с живыми медведями

Никогда еще Лильбакка не видела такой торжественной процессии. Впереди шагал трубач и время от времени выдувал громовые фанфары, за ним шла Лотта с чемоданом и куклой, а последним — Налле Лапсон с мячом и сумкой в цветочек, ему было нелегко идти в лапу с остальными, но он очень старался.

Само собой, эта троица вызвала в городке изрядный переполох. Прохожие смотрели на нее с ужасом и изумлением, в домах распахивались окна, и оттуда высовывались головы. Некоторые из голов испуганно всовывались обратно.

— Что это — может, цирк приехал? — шепнул карамельщик Карлсон почтальону Персону.

— Девочка-то наша, Лотта с Речной улицы, — сказал почтальон. — Чудно́!

Посреди площади стоял полицейский Касклунд.

В городке не случалось никаких правонарушений с самого прошлого января, когда сапожников мальчишка выехал на финских санках на встречную полосу Центральной улицы, — но сейчас порядок явно нарушался. Полицейский Касклунд протер глаза, высморкался в большой красный платок, принял самый суровый вид, какой только смог, и вскинул ручищу перед носом трубача.

— Именем закона — стоять! — рявкнул он.

Трубач вывел особенно затейливую трель и замер по стойке смирно.

— Запрещается играть на трубе на городских улицах, площадях и в прилегающих зданиях и сооружениях, — сообщил полицейский.

— Где же тогда на ней играть? — удивился трубач.

Полицейский Касклунд почесал затылок. Вопрос оказался непростой.

— Хм, — сказал он. — Можно играть на чем-нибудь другом.

— На нервах, например, — сказала Лотта.

Тут полицейский Касклунд снова посуровел.

— Кроме того, запрещается разгуливать по городу с живыми медведями. — И он грозно указал на Налле Лапсона.

— Он мой старый друг, — сказала Лотта, — а с друзьями я имею право гулять, даже если они медведи.

— Он выглядит возмутительно, — сказал полицейский Касклунд. — Как из леса.

— Я правда из леса, — радостно признался Налле Лапсон. — Меня зовут Налле Лапсон. — И он протянул лапу полицейскому Касклунду, который испуганно попятился.

— Если кто тут и выглядит возмутительно, — сказал трубач, — так это скорее господин Касклунд, чем господин Лапсон.

— Ладно, мы пошли к бабушке, — сказала Лотта.

Полицейский Касклунд совершенно растерялся и не знал, что ответить. И когда Лотта, Налле Лапсон и трубач свернули в сторону Речной улицы, он вынул свой красный платок и оглушительно высморкался.

Глава восьмая. А можно ему дать дедушкину ночную сорочку?

У Лоттиной бабушки был самый хорошенький домик на всей Речной улице. Белый, с зелеными наличниками, одноэтажный, зато с чердаком. Внутри имелось четыре комнаты, а еще, само собой, кухня и ванная.

— У твоей бабушки так уютно, — сказал трубач.

— Внутри там еще уютнее, — сказала Лотта. — У нас там и кресло-качалка есть, и музыкальная шкатулка, и лосиные рога, и морозильник, чтобы делать мороженое.

— И мед в кладовке — судя по тому, что мне довелось услышать, — сказал Налле Лапсон.

— Есть, — сказала Лотта, — и еще кое-что, с чем тебе предстоит познакомиться ближе к вечеру.

— Интересно, о чем это она, — рассмеялся трубач и повернулся к Налле Лапсону.

Бабушка встречала их в дверях.