Налог на Родину. Очерки тучных времен

Любопытно ведь, правда? И я опять же не издеваюсь. И Дэн Браун, и Умберто Эко пользовались одинаковым историческим материалом. И то, что результат отличается, – так это не из-за материала, а из-за разности талантов и целей. Когда б вы знали, из какого сора…

Вот и Александр Невзоров в жанре mocumentary, то есть квазидокументального кино (как он себе этот жанр представляет), сообщает нам примерно следующее. Есть, утверждает он, страшная тайна, скрываемая почти 700 лет, состоящая в том, что высшие млекопитающие разумны так же, как человек. И я способен вам эту истину доказать! Вот моя лошадь, которая читает и пишет. Вот мозг лошади, который ничем не отличается от нашего. Каждый из нас немножечко лошадь. То есть каждая лошадь – это человек, просто лишенный речевого аппарата и приспособленных к мелкой моторике конечностей, по причине чего бедную лошадь вместо учебы в школе отправляют на стадион к садистам-спортсменам (тут Селезнев взорвался вторично).

Любопытная идея?

А то! Сколько ж можно обсуждать зеленых человечков в качестве братьев по разуму?

Провокационная?

Да не то слово, но это тоже не упрек: вон, Ларе фон Триер из парочки провокационных идей о рабстве внутри нас и о хаосе внутри женщины сделал парочку гениальных фильмов.

И вот тут, друзья мои, Александр Невзоров из экспериментатора сам превращается в объект для эксперимента, который называется так: что произойдет с русским самородком, если дать ему историю, связанную с предметом любви (а Невзоров любит себя и лошадей одинаково пылко), но параллельно дать еще и денег, причем много. Если я правильно понимаю, решение о финансировании фильма принимал не просто Первый канал, а лично Константин Эрнст, – оттого и спецпроект у Гордона.

И, честно говоря, не лошадиный, а именно человеческий эксперимент интересовал меня больше всего. И разочаровал тоже больше всего. Я-то ведь числил Невзорова по ведомству диких талантов, русских Кустуриц. Разочарование постараюсь разложить по пунктам.

Пункт первый. Оказывается, ничего особенного с русским самородком, получившим много денег, не происходит – с ним происходит ровно то, что и почти со всеми в России. Я называю это «синдромом московского ресторана» – когда миллион долларов вбухивается в интерьер с гигантскими люстрами и золочеными зеркалами, но когда ужасны разом и шеф, и счет. Везалиус, Арнольфини, тамплиеры с вырванными языками, масоны, инквизиторы, виконты, генералы, дуэлянты – все это добро засунуто Невзоровым в фильм в виде полуоживших исторических картин («полу-» – потому что играют актеры на уровне восковых фигур), но зато при невероятном обилии бархата, жемчугов, канделябров, шпаг, черепов, инкунабул, скелетов, кож, замш, песочных часов, камзолов, позументов и всего того антуража, какой помогает престидижитатору отвлечь внимание от ловкости рук. (Странно, что не было глобуса и астролябии.) Невзорову и латынь-то нужна лишь затем, что звучит эффектнее, чем современный русский или краллевский немецкий. Бабушки у экранов «умному Сашеньке» непременно умилятся.

Пункт второй. К разочарованию, окружающие Невзорова люди (а он на студию прибыл с огромной свитой) – никакие не ученики, но адепты веры. И его, условно, конно-кинематографическая школа – тоже не школа, а церковь, главный принцип которой – верить, следовать, не рассуждать. Так что, если при монтаже многого не отрежут, вы сможете увидеть механизм охмурения ксендзами козлевичей: его очень точно вычислил Гордон. «Откуда, Александр Глебыч, взяли метод обучения лошадей?» – «Я расшифровал тайнопись Кралля». – «Можете продемонстрировать?» – «Нет, я следую традиции хранения секрета в тайне». – «Ваша тайна умрет с вами?» – «Нет, у меня есть ученики». – (Ученице:) «Вы можете заставить лошадь читать?» – «Нет, я еще не созрела». – «Когда созреете?» – «Когда скажет Невзоров…» Каббала, дианетика, новый Мун!

Пункт третий (и, пожалуй, самый главный). История с фильмом Невзорова – это история того, что случается с телевидением, когда оно выходит замуж за рейтинг. Я действительно думаю, что этот проект был личной идеей Константина Эрнста. Не только потому, что Эрнст и Невзоров, как мне говорили, дружны; тут, скорее, сыграло эрнстовское умение почувствовать потенциал сочетания масонских тайн с говорящими собачками, то есть, тьфу, лошадками (масонство – какой простор! От Суворова и Карамзина до Грибоедова и Пушкина!). Другое дело, я не могу поверить, что Эрнсту невзоровская киностряпня – ведь этот ряженый драмкружок ДК 1-й Пятилетки, не имеющий шанса дорасти до Пятилетки 2-й, – что она ему по вкусу. Я видел фильмы самого Эрнста. Они выписаны тонкими кисточками. Я помню, как Эрнст рассказывал о венецианском карнавале как о карнавале смерти – карнавале тлена и распада – так точно, так нежно, что вода венецианской лагуны увлажняла мое лицо вперемешку со слезами. Вряд ли ему нравится самоварное золото человека, проспавшего вообще все мировое кино, от Триера до Михалкова.