Наложницы ненависти

— Мы не воюем с принципами. — Сантьяга ухватил алебарду за древко, и Элигор впервые оценил колоссальную силу нава: длинное оружие, еще мгновение назад вихрем вертящееся в воздухе, замерло и, несмотря на все усилия краснокожего, не двигалось. — Мы воюем с теми, кто проповедует принципы. Чтобы уничтожить дух, надо уничтожить его носителей.

— Азаг-Тот вернется! Он вам не по зубам!!

— Посмотрим!

Сантьяга отпустил алебарду, но молниеносным, неуловимым даже для иерарха Кадаф движением ухватил Элигора за плечо и рванул к себе.

— Азаг-Тот идет!

И тонкий черный стилет, непонятно откуда появившийся в руке комиссара, уколол краснокожего в сердце.

* * *

— Даже и не думайте, — рявкнул Артем. — Это наша добыча, и точка!

— Но вы его просто добили, — попытался урезонить наемника Ортега. — Мы же измотали Дурсона так, что он пропустил ваш удар.

— Ну и что? А если бы он улетел в Зимбабве и тамошний абориген завалил его дротиком, ты бы рванул в джунгли?

— Не мели ерунды, — буркнул нав.

— Мы убили Дурсона и имеем право на его останки!

— И что ты с ними будешь делать?

— Похороню с пышностью!

Ортега скривился, затем махнул рукой:

— Вредный ты чел, Артем, для чего только Спящий слепил тебя?

— Чтобы тебе было веселее жить.

— Оно и видно. — Нав нагнулся и, крякнув, вырвал из крыла поверженного Дурсона одно стальное перо: — На память.

— Можешь еще сфотографироваться, — милостиво разрешил наемник.

— Обойдусь.

Артем удовлетворенно потер руки и повернулся к Инге:

— Как дела у наших влюбленных?

Рыжая улыбнулась:

— Великолепно!

* * *

Они стояли в самом центре Красной площади. Он целовал ее золотые глаза. Она улыбалась, чувствуя на губах солоноватые слезы.

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — тихим эхом отозвалась ведьма.

— Ты мое счастье.

— Мир умрет, если в нем не будет тебя… Девушка крепко прижалась к наемнику, спрятала лицо на его груди и замерла.

— Ты мое счастье…

Равномерный гул, тянущийся над площадью, пытался измениться, пытался приобрести ритм, стать похожим на беспощадное эхо сотен боевых барабанов, выпевающих где-то далеко-далеко древний гимн ненависти.

Но у него не получалось.

Ритм не появлялся. Гул просто становился прерывистым и постепенно затухал, как затухала последняя надежда Великого Господина на освобождение. Дрожание тяжеленных блоков гробницы становилось все тише и тише.

— Мы так и не смогли придумать, как вас прикончить, Азаг-Тот, — негромко пробурчал князь Темного Двора, подходя к замирающей гробнице. — Вы сильны. Вы безжалостны. Вы полны ненависти, но… Мы не позволим вам вновь вернуться в этот мир.

Легкая холодная волна выскользнула из-под закрытых дверей гробницы и умерла, едва докатившись до ног повелителя Нави.

— Мы уничтожили всех ваших слуг, которым удалось вырваться из Глубокого Бестиария, — продолжил князь. — Мы уничтожили всех ваших слуг, которых вы спрятали в нашем мире. Рано или поздно уйдут слуги, которых вы сумели вырастить среди обычных челов. И тогда ненависть перестанет быть благодатью.

Массивные блоки гробницы замерли. Гул, окутывавший площадь, стих. Энергетическое облако, танцевавшее над аркой, медленно поднималось вверх, управляемое тремя советниками Темного Двора, а сама арка становилась все более и более призрачной.

— У вас нет будущего, Азаг-Тот, — закончил князь и, развернувшись, пошел прочь.

И за его спиной. В самом центре Третьего Рима. Под холодным камнем. Освещенная безжизненным электрическим светом. Замурованная в себе самой. Медленно угасала воплощенная ненависть мира.

Эпилог

«Что же произошло сегодня ночью в окрестностях Кремля? Рано утром сотрудники полиции обнаружили в одной из стеклянных крыш торгового комплекса на Манежной громадный пролом, а во внутренних помещениях были видны следы борьбы. Сигнализация тем не менее не сработала. Одновременно пришли сообщения, что практически во всех зданиях, выходящих на Красную площадь, выбиты стекла. Многие полицейские, патрулировавшие этой ночью центр города, пережили глубокий обморок…»

ТВЦ