Нам идти дальше

— Наш Жорж, — так она называла Плеханова, — по-прежнему держит высоко знамя идейного вождя социал-демократии. В Германии, конечно, есть свои вожди — Бебель, Каутский, но для наших россиян Жорж — самая крупная величина. После смерти Энгельса я считаю Жоржа наибольшим авторитетом в марксизме, — продолжала Вера Ивановна, поднимая на Владимира Ильича строгие глаза. — Вы знаете, наверное, что перед смертью Энгельс подарил Жоржу свой фотопортрет с личной надписью на память.

Владимир Ильич кивнул. Да, будучи в Женеве, он видел дома у Плеханова этот портрет Энгельса.

Странно шла беседа. Казалось, Владимира Ильича подвергают испытанию: достаточно ли он тверд в признании личных заслуг Плеханова.

Открытый взгляд Владимира Ильича, его приветливость, искренность и прямота, сквозившие в каждом слове, видимо, успокоили Засулич.

Она перешла к делу:

— Ваш план мне известен. Вы хотите основать газету. Ну что ж. Жорж это дело поддержит. Вас он ценит. Но Жорж есть Жорж, вы должны это учесть.

Слова «Жорж есть Жорж» прозвучали странно. Но и тут сказалась выдержка Владимира Ильича, способность не спешить с выводами, стоять выше так часто встречающихся проявлений человеческого тщеславия, — в жизни все бывает.

Он хотел подробнее рассказать о своем плане. Дело не только в газете. За ней — большая цель! Она — шаг к созданию партии.

Засулич замахала руками, перебила:

— Давайте пока говорить о газете. Там видно будет что из этого получится… Я тоже с охотой помогу. И Аксельрод, и Дейч — мы все поддержим. Сегодня же напишу Жоржу о нашем разговоре.

После ужина Вера Ивановна попрощалась, напялила на голову какую-то бесформенную рыжую шляпу и уехала на извозчике к себе на Пески.

Долго задерживаться в Петербурге было опасно. Каждую встречу приходилось обставлять большими предосторожностями. Город кишел филерами, столицу ревниво оберегали от революционной «крамолы». Повидавшись с нужными людьми, Владимир Ильич собрался ехать в Псков — к месту своего «постоянного жительства».

А было так приятно вновь видеть знакомые проспекты, вдыхать свежий ветерок с еще закрытой льдом Невы и уноситься мыслями к тем местам за Невской заставой, где лет пять назад доводилось часто бывать на занятиях рабочих кружков. В этих кружках работали: Надежда Константиновна, Лепешинские, Глеб Кржижановский, покойный Ванеев, Сильвин.

В столице прибавилось больше блеска на центральных проспектах и больше копоти и дыма на окраинах. Рабочие огромных заводов и фабрик столицы жили худо, убого.

— Вы молодец, Владимир, — говорила, прощаясь с ним, Калмыкова. — Вы твердый человек. У вас есть воля и характер. Вот бы Вере Ивановне быть такой! Увы, она больше послушна чужой воле, чем своей. Что Жорж скажет, то для нее свято.

Смеясь, Калмыкова закончила:

— Видите, пообещала вам поддержку, но не так уж твердо. Сказала — напишет в Женеву. А я более решительна. Можете спокойно ехать в Псков. Там уже вас, наверное, ждут. Я помогу вашей газете. Свяжу с кем надо, привезу денег. Когда-нибудь, может, потомки и меня помянут добром.

Калмыкова любила быть великодушной, да она в действительности и была такой.

Помогать людям, устраивать встречи, хлопотать за кого-то, казалось, было для Калмыковой высшим наслаждением. Кличку Тетка она вполне заслуживала. Книги любила, как родное дитя, и распространяла их по России во множестве. В шутку за эту деятельность учителя называли ее «товарищем министра просвещения». Она не скрывала, что очень горда этим.

7

Псков… Утром долго звонили колокола.

От Петербурга несколько часов езды, и вы уже в глухой, захолустной провинции. Тишина. Малолюдье. Улицы завалены снегом. Летом они широкие и густо-зеленые.

Но еще далеко до лета. Февраль. Короткий и такой бесконечный. Для Владимира Ильича этот месяц был особенно насыщен событиями, встречами. Сколько городов промелькнуло, сколько лиц!

Но здесь, в Пскове, предстояла остановка надолго.

И ждали серьезные дела. Здесь все должно окончательно решиться. Сюда для переговоров о будущей «Искре» скоро приедут люди, на которых Владимир Ильич возлагал большие надежды. Одни из них должны были стать непосредственными работниками редакции газеты, другие помочь в ее организации и распространении. И еще предстояли важные совещания, на которых будет обсуждена общая линия «Искры».

В Пскове жило много ссыльных и других лиц, которым не разрешалось проживать в крупных центрах страны. То была очень разношерстная публика. В общем, повторялось то же, что в Питере. Народники, социал-демократы и так называемые «легальные марксисты» — сторонники мирного окультуривания русского самодержавия без революции и потрясений.

О спасении России тут говорили все, и на собраниях спорили до хрипоты. Владимира Ильича пригласили выступить на одном таком собрании. Здесь читали его последнюю книгу о развитии капитализма в России, о ней шли споры.

Приглашение Владимир Ильич принял. Собрались на чьей-то квартире. Было тесно, шумно, дымно. Говорили о путях развития России, о мужике, о пролетариате. Каждый оратор отстаивал свое.

К Владимиру Ильичу присматривались, прислушивались.