Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Выбор государем Софьи Николаевны на танец не был случайным. Ее свекровь Луиза Трофимовна, рожденная графиня Баранова, была старшей сестрой Эдуарда, Александра и Павла Барановых, друзей детства Александра II, воспитывавшихся вместе с ним. Царь очень ценил эту дружбу и после визита к генерал-губернатору всегда посещал усадьбу на Покровке, 38, где жило семейство Михаила Федоровича Голицына, свекра Софьи Николаевны. На воротах усадьбы висел список лиц, кто сколько раз должен звонить на входе (сравним с советскими табличками на дверях коммуналок). Список звонков был таков:

3 раза – Государь Император

2 раза – члены императорской фамилии

1 раз – прочие

Софья Николаевна приглашала к себе на рисовальные вечера, описанные С. М. Голицыным в «Записках уцелевшего», молодых художников Л. О. Пастернака, Левитана, Коровина. Уроки рисования давали кн. Г. Г. Гагарин, позднее – Саврасов. Учились рисованию и знатные подруги Софьи Николаевны. Все они помогали молодым художникам находить заказы. Так, в 1886 году Коровиным был написан большой портрет самой Софьи Николаевны, проданный в 1920-х годах по предложению П. П. Кончаловского в Третьяковскую галерею. В конце 1880-х годов Софья Николаевна приняла живейшее участие в судьбе Левитана, которому грозило выселение из Москвы, – она выхлопотала отмену этого распоряжения.

Приведенная в книге акварель Софьи Николаевны изображает ее невестку Анну Сергеевну, мою бабушку, за шитьем туфель, которым та подрабатывала в начале голодных 1920-х годов.

Георгий Сергеевич Голицын

Воспоминания

1 января 1918 года.

Дети и внуки мне как-то сказали: «Почему ты не пишешь своих воспоминаний? Ты знала многих людей, много путешествовала, и, слушая твои рассказы, хотелось бы знать больше, чем то, что ты нам говоришь».

В силу этих слов я и принялась писать, не зная, что выйдет и будет ли это кому-нибудь интересно.

Из детства своего я мало что помню, думаю, что со всеми так. Помню урывками. Например, смерть Государя Николая I, все в трауре, затем дни коронации Александра II, меня повезли к бабушке в дом на Маросейке с чудным видом на Москву, была вечером иллюминация, которой любовались с балкона. Мне было 4–5 лет. Шести лет, после моей няни, которую я очень смутно помню, поступила ко мне горячо мной любимая Отилия Егоровна Пригниц из Ревеля, или, как мы ее потом звали, Отенька. Это было добрейшее, преданнейшее существо, впоследствии поступившее к нам и вынянчившее почти всех моих детей.

В тот день, когда она пришла ко мне, у меня приключилось первое детское горе. Мою канарейку съела кошка, и я горько плакала. К Отилии Егоровне я быстро привыкла, но по-немецки говорить не хотела. Ненависть продолжается и сейчас, и я плохо говорю на этом языке, и, чтобы бесить От. Ег., я всегда ей отвечала на русском, который она знала плохо, особенно в молодости. Со временем она говорила прилично, хотя с акцентом. Весной этого года мы уехали за границу.

Матери прописали какие-то воды, она была слабого здоровья. Мою маленькую сестру Машу оставили в России у бабушки, или «бабеньки», как мы звали милую, баловавшую нас старушку, мать моего отца. Смутно помню пароход, на котором мы уехали из Кронштадта в Штетин. Я была от всего в восторге, бегая по палубе, как у себя дома. От. Ег. от меня не отставала, боясь, чтобы я не попала в море. Была я большая шалунья, резвая и несносная в путешествии, особенно в вагоне! То мне было слишком жарко, то есть хотелось, то спать, и бедной Отеньке не было ни минуты покоя, ругала она меня всячески по-немецки, но внимания на это я не обращала, а только твердила: «Ach, lassen Sie mich mit Ihrer Deutschen Zunge!»[1] (вместо Sprache).

Мама́[2] меня баловала и во всю жизнь никогда не наказала! Что это было за ангельское существо – моя мать! Злобы она не знала, ко всем относилась с лаской, любовью, доверием! Она не верила в людское зло, в ненависть, вероломство. Житейская грязь ее не коснулась. А сколько она вынесла неприятностей, когда лишилась, опять-таки по доверчивости к людям, части своего капитала! Позднее безропотно она перенесла большое горе, смерть взрослой дочери. Мягкость, вера в Бога – вот ее характеристика. При этом красивая, породистая наружность. Помню, как какой-то знаменитый акварелист писал ее портрет и как красиво это вышло! Изображена она с нами, двумя дочерьми 7-ми и 4-х лет. Настоящий keepsake[3] ее красивая фигура и прелестное лицо. При этом ни тени кокетства, хотя я знаю многих ее поклонников. Она была слишком чиста душой, чтобы позволить себе кокетничать в пошлом смысле этого слова. Жили мы подолгу за границей, и там в баварском городе Вюрцбурге родилась моя сестра Ольга, на 8 лет меня моложе. Ее одну мама́ могла кормить сама, и, может, поэтому нам казалось, что любит она ее исключительно и еще больше нас, но ревности во мне это не возбуждало, я и так была счастлива.