Нам оставлено покаяние

"Стал служить священником. И чем, мне казалось, лучше я служил, тем больше где-то в глубине росло мнение о себе. Дело духовное совсем не так просто. Чтобы знать, что в глубине делается, нужно быть очень внимательным и много молиться своей личной молитвой. Так вот, одно время мне пришла мысль, может быть, от врага. Я стал вечером сто земных поклонов делать с молитвой Иисусовой, уже после вечерней молитвы – часов до двух, может быть, делал. Теперь уже я все говорю, не для хвастовства, а чтобы вы немножко поняли. А утром снова нужно было до службы еще сто земных поклонов сделать, вставать часа в четыре и делать.

Ну и что же? Полезно мне это было? С внешней стороны это видели матушки, – они народ любопытный. А Господь видел, что я дьявольское дело делаю, а не Божье. И вот получился у меня конфликт с о. Рафаилом. И меня не то что как-нибудь наградили, а из священства выгнали, запретили в священнослужении. Вот – суд Божий и суд человеческий. Конечно, это сила Божия меня выгнала, она же опять восстановила. Но можно было думать, что я пострадал за какое-нибудь доброделание, за подвиг свой. А Господь дал понять, что тут было бесовское делание, что было тщеславие, мнение о себе: вот, я священник, служу все время, домой приду – молитвы, чтение Слова Божия, да еще, хоть не молодой уже, скоро 55 лет, делаю сто поклонов вечером, сто поклонов утром – со вниманием! Вот какое сложное духовное дело".

Отец Никон имел духовное общение с жившим в Козельске старцем-иеросхимонахом Мелетием (Барминым) († 12 ноября 1959 г.), последним духовником Шамординской обители. Это был человек святой жизни, особый, исключительный. Отец Мелетий был последним постриженником преп. Амвросия Оптинского, который постриг его в 1891 году, в год своей кончины.

Отец Мелетий также какое-то время провел в лагерях. Он был большим молитвенником, отличался исключительным молчанием, был очень немногословным. Спросят его: "Батюшка, ну как жить?" А он отвечает: "Всегда молитесь" – и все. Вокруг него царил особый благодатный мир, покой. Человек, пришедший к нему на исповедь расстроенным, умиротворялся.

С о. Мелетием общался и о. Рафаил, и другие священники; у него окормлялись шамординские сестры, которых было очень много в Козельске; множество людей приезжало к нему из других мест. Отец Мелетий скончался в глубокой старости, ему было около 96 лет, могила его находится в Козельске.

В 1948 году о. Никон переводится в г. Белев, затем в г. Ефремов, далее – в Смоленск. Из Смоленска епископом Сергием он в том же 1948 году был направлен в захудалый в то время приход – в г. Гжатск. Батюшка так и говорил: отправили в ссылку. Очень не понравилось ему здесь сначала. Неприветливо встретили его. Трудно было и в материальном отношении.

Денег он вообще никогда не имел, так как раздавал их. Имущества у него не было никакого. В Гжатск он приехал, имея старую теплую рясу одного оптинского иеромонаха, столь же старый теплый подрясник, который он через некоторое время сжег ввиду полной его ветхости, летние рясу с двумя-тремя подрясниками и книги. Вот и все его имущество, если не считать еще двух-трех алюминиевых столовых приборов. Он никогда не придавал значения всем этим внешним вещам. Точнее же сказать, он был решительным противником всякой роскоши, красивости, мягкости и т.п., ибо видел во всем этом материал для развития в человеке тщеславия, праздности и самолюбия. Его одежда всегда была сшита из простого материала самой простой портнихой, и поэтому выглядела иногда довольно неуклюже. Но он был этим доволен.

Батюшка любил рассказывать следующий эпизод из жизни преп. Пахомия Великого. Когда в одном из монастырей, над которыми преподобный начальствовал, братия поставили очень красивые ворота и с восторгом стали показывать их преп. Пахомию, тот приказал привязать к верху ворот веревки и тянуть до тех пор, пока ворота не перекосились. Братия огорчилась, но преподобный ответил, что монаху нельзя привязываться к тленным вещам. Батюшка всегда и во всем строго придерживался этого правила.

Много различных неприятностей и суеты житейской пережил батюшка в Гжатске. "Но эта суета – говорил он перед смертью – дала мне возможность увидеть: ничего не можем мы сами сделать доброго".

В духовном отношении, по словам батюшки, гжатский период жизни многое ему дал. А главное, он понял, пережил здесь состояние начального, как он сам говорил, смирения.

"Вот Игнатий Брянчанинов, да вознаградит его Господь, все время говорит об этом. Его вы теперь не понимаете. Все у него внутри насаждает мысль о смирении. Что же такое смирение? У меня к пониманию смирения был такой переход. Однажды мне пришла мысль, совершенно отчетливая и ясная: а что такое все наши дела, все наши молитвы, наше все? Надо взывать, как мытарь: "Боже, милостив буди мне, грешнику!" Сердце вот тут-то у меня и поняло, поняло, что самое существенное – это милость Божия. Это было понятно не умом, а сердцем. И вот с этих пор я стал обращать в себе эту мысль, жить этой мыслью, молиться этой мыслью, чтобы Господь не отнял, а развил ее.