Нам подниматься первыми

В небогатой квартире тесновато. Этажерка, набитая книгами, нижняя полка — Витина. Маленький столик с приемником (марка «СИ», длинный, полукруглый, ручки сбоку), печь с духовкой, люлька для сестрички маленькой, чертёжный стол отцу для работы, кровати. Два окна. Одно из них смотрит на Октябрьскую площадь. Отлично виден памятник героям гражданской войны.

Витя о них много знал — столько рассказывал отец! Он ведь участвовал в расстреле царя. Мальчишкам рассказал — не поверили. Ну и пусть не верят…

Какое-то волнующее чувство испытывал Витька, что-то теснило грудь и сжимало сердце, когда из-за тюлевой занавески приемника пробивалась сквозь тысячи километров тревожная песня:

Если завтра война,
Если завтра в поход,
Если черные тучи нагрянут…

И он тихо подпевал уже ломающимся голосом:

Как один человек,
Весь советский народ
За свободную Родину встанет…

Впереди были грозы, бури, впереди была большая жизнь. И Вите хотелось сделать в ней как можно больше.

Восход был кровавым. Не пели соловьи над Бугом — пушки грохотали. И еще не родились сегодняшние мальчишки и девчонки, которые об утре 22 июня 1941 года узнают лишь из фильмов и книжек.

Горе народное — война! Слезы материнские — война! Осиротевшие дети — война! Сожженные города — война!

Будьте прокляты, изуверы! Подлые руки протянулись к самому дорогому и святому — к Родине. Кованые сапоги топчут ее землю. Горит пшеница, горят дома, горят люди.

Коричневая чума расползлась по Украине, катилась к Москве. Все ближе была Кубань и черноморские города.

Сочи не бомбить — приказ Гитлера. Он намеревался подлечить в Мацесте свои порядком истрепанные нервишки.

Новороссийск приказ обходил стороной. Бомбежки не прекращались. Город весной и летом сорок второго стал перевалочным пунктом, в который доставляли раненых из осажденного Севастополя.

Витя мотался по городу. Все нужно было ему знать и видеть. Друзей в городе почти не осталось, эвакуировались. На днях поднялся на свое излюбленное место, на крышу башни, — просто ужаснулся. Город был неузнаваем, страшен. Черные шлейфы дыма тянулись над портом, над железнодорожной станцией.

— Сволочи… Ну подождите…

Однажды он исчез из дому. Поиски ни к чему не привели.

Август сорок второго. Потоки беженцев. Ранеными переполнены госпитали. Новые части прибывали на помощь Новороссийску, которому уже угрожал враг. Трое раненых краснофлотцев поселились у Новицких.

Поздним вечером в дверь тихо постучали. Михаила Александровича дома не было, одна Мария Петровна.

— Витя? Вернулся!.. Где же ты был? — кинулась к нему, целовала, обнимала.

— Я… На корабле под Керчью, — несмело улыбнулся, грязный, голодный.

— Да как же тебя взяли?

— А я им сказал, что нет у меня ни папы, ни мамы.

Пока Витя жадно ел, закипела вода в большой кастрюле. От чашки, поставленной на табуретку, шел пар.

Витя снял рубашку. Похудел страшно. Острые лопатки торчат. Морщась, стал снимать брюки. Правая нога перевязана.

— Что с ногой?

— На корабле немного осколком задело.

— Давай перевязку сделаю.

— Не надо, там все зажило.

Все-таки Мария Петровна стала развязывать бинт, побледнела — пальца большого нет, начисто оторван…

Через несколько дней ушел на фронт отец. Вернуться ему не пришлось. Погиб под Керчью в десанте.

Город без боя сдавать не собирались. Фашисты были уже перед Волчьими воротами.

На Октябрьской площади красноармейцы вырыли траншеи, прикатили пулеметы. А потом пулеметчики перекочевали в башню: оттуда был прекрасный обзор, господствующая высота.

Пришлось Новицким перебраться жить в другое место, неподалеку от башни. Но Витя туда часто бегал. Крепко подружился с моряками, расположившимися в их доме.

Сентябрьские дни. Потом будут говорить об этом времени как начале героической обороны Новороссийска. Пока же был тяжелый ратный труд с одной мыслью-приказом: «Не пропустить врага!». А сердце добавляло: «Ни шагу назад! Не пустить фашистов на Кавказ!»

Непрерывные обстрелы и бомбежки не давали в тот день даже выйти из подвала. Никто не заметил, как Витя исчез из подвала, где сидел вместе с сестренкой и братишкой.

Вверху что-то очень сильно грохотало. Видно, рвались снаряды. Все боязливо поглядывали на потолок: выдержит ли?

Пулеметные очереди слышались со стороны башни. И автоматные очереди фашистов. Витя пробрался в башню.

«Максим» неожиданно замолчал.

…Что же делать? Убиты друзья-моряки. А ящик с пулеметными лентами еще целехонек. Скорее зарядить…

Вон показались из-за дома. Ага, боитесь? Ну, подойдите поближе.

Весело заговорил пулемет в Витиных руках. Смялись фигурки в грязно-зеленых мундирах, упали.

— Ну, давайте, суньтесь-ка еще!

За углом, надежно укрывшись от Витиных пуль, трясся от злобы немецкий лейтенант:

— В обход!

О чем думал Виктор, сжимая затвор пулемета? О чем?..

Неправда, что слезы сушит время. Неправда, что время притупляет горечь утрат. Седые матери помнят погибших детей. Ничто не заставит их позабыть. Повешены, расстреляны, погребены заживо…