Нам подскажет земля

Тимонины не случайно выбрали Грозный. Еще в годы войны сюда был переведен военный госпиталь, который разместился в школе над самой Сунжей — шустрой и грязной от нефти горной речушкой. В этом госпитале лечился раненый Борис. Рана заживала плохо, он температурил, в горячем бреду срывал бинты, ругал последними словами сестру, державшую его за плечи. Он так и засыпал у нее на руках тревожным, нервным сном. А она онемевшими руками поддерживала его за плечи и плакала; слезы текли по щекам, падали на его забинтованную грудь, а вытереть их она не могла: боялась потревожить раненого…

Потом, когда ему стало легче, они познакомились и подружились. Борис скучал, если Нади не было на дежурстве, дерзил другим сестрам, не принимал от них ни микстуры, ни пищи.

— Пришлите мою сестру, — требовал он, делая ударение на слово «мою».

А приходила Надя, он стихал. Лежал молча и только улыбался. Любил, когда она ему читала книги. Слушал, неотрывно глядя на ее освещенное солнцем розовое ухо и пушистые завитки волос, отливающие золотом…

Однажды Надя предложила написать письмо его родным.

— Волнуются, наверное, они-то. А ты уже выздоравливаешь…

Борис посерел лицом, отвернулся к стенке, буркнул:

— Не надо… Некому…

Надя вздохнула и просто сказала:

— Мне тоже… некому писать…

И коротко рассказала, что отец умер, когда ей не было и шести лет, а мать и сестренка, младше на два года, погибли от бомбы в Одессе.

Они полюбили друг друга. Через месяц Борис снова ушел на фронт. Надя осталась в госпитале. А после войны они поженились. Борис заехал всего на два дня, расписался с Надей в Грозненском загсе и увез ее в полк…

— А вокзал все такой же, — проговорила Надя, — только чище стал.

Борис очнулся от воспоминаний. Поезд стоял. Под окнами слышался разноголосый гомон, в проходе вагона толпились пассажиры.

— Может, подождем носильщика? — предложила Надя. — Тяжело ведь тебе, Боря.

— Нет, давай выйдем из вагона, тогда…

Тимонины сложили вещи на перроне как раз против двери вокзала, закутанного в виноградник. Борис огляделся по сторонам, несмело позвал:

— Носильщик!

Мимо шел железнодорожник с фонарем в руках. С улыбкой посмотрел на Тимонина и добродушно посоветовал:

— Рассчитывай на свои силы, старший лейтенант.

— А где камера хранения?

— Вот сюда. Выйдете на площадь, сверните влево…

— Спасибо.

Тимонины быстро сдали вещи в камеру хранения.

— Теперь, не теряя времени, будем искать пристанища, — сказал Борис. — Пошли.

— А может, позвонить подружкам?

— Зачем? Ты адреса их не забыла?

— Нет.

— Вот и пойдем прямо к ним в гости…

У Нади нашлось много друзей, с которыми она работала в военном госпитале. И хоть прошло десять лет, за время которых они обменялись лишь несколькими письмами, ее не забыли. Приняли Тимониных с радостью, три дня водили по гостям, помогли найти квартиру. А еще через несколько дней Надя устроилась на работу в городскую больницу медицинской сестрой.

Квартиру Тимонины сняли на окраине, в городке Щорса. Маленький, аккуратный домик, утопавший в густой зелени сада, весело глядел на мир своими чистыми широкими окнами. Хозяева сдали его полностью на два года. И Борис чувствовал себя этаким мелким собственником. Он часами возился в саду, окапывал деревья, поливал цветы, собирал по утрам опавшие за ночь яблоки. К возвращению Нади с работы успевал приготовить обед.

Надя с аппетитом ела пересоленный борщ, в который Борис забывал класть укроп и петрушку, подгорелые, пахнувшие дымом котлеты и, улыбаясь, без конца хвалила мужа:

— Ай да молодец! Замечательный домохозяин…

Но на третий день такого одиночества «домохозяин» не вытерпел. Когда утром Надя собралась уходить в больницу, Борис надел военную форму.

— В полк идешь? — пошутила жена.

— Отходился я в полк, Надюша.

— А ты не печалься. Хоть немножко поживем спокойно: без тревог, лагерей и учений. Отдыхай…

— Стосковался я, — вздохнул Борис. — Ведь столько лет служил. И все — на боевом взводе, как пружина. А теперь сиди, придумывай себе дело, чтобы день быстрее прошел. Нет сил больше, Надюша. Пойду в военкомат получать военный билет и попрошу определить на работу.

— На какую?

— Там видно будет.

— Ну, что ж, пойдем вместе, нам по пути…

…В военкомате, в комнате, где сразу после приезда Борис становился на учет, кроме майора, сидел незнакомый высокий мужчина в белых, тщательно отглаженных брюках и голубой рубашке. Он перелистывал пухлую папку личного дела, внимательно читал каждую бумажку.

Они, видимо, говорили о Борисе, потому что, увидев его, майор поднялся и промолвил с улыбкой:

— Легок на помине, Тимонин.

При этих словах мужчина оторвался от папки и с нескрываемым любопытством посмотрел на Бориса. Потом встал, протянул руку:

— Рогов, Василий Вакулович.

Тимонин вздрогнул, пожал его теплую мягкую ладонь и, назвав себя, поинтересовался:

— Капитан Андрей Рогов ваш сын?

У мужчины подскочила левая бровь:

— Да, сын. Вы его знали?

— Полмесяца назад расстался с ним. Был в его роте комиссаром...

— Позвольте! — воскликнул Рогов. — Так это он о вас писал в последнем письме: «Проводил Бориса в гражданку, скоро, должно, следом двину…» Так вы и есть тот самый Борис?