Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни

Александр Николаевич постучал, и за дверью послышался хриплый заспанный голос, который произнес что-то неразборчивое: то ли "прошу пожаловать", то ли "проваливай".

Управляющий Морозов сидел в одной рубахе у стола и что-то искал в толстой книге, лежащей перед ним. Увидев барина, он нехотя поднялся и поклонился.

— Ты прости, братец, помешал тебе общаться с божественной книгой, — заговорил торопливо Радищев, — но у меня дети мокнут.

— Потоп! — вздохнул соболезнующе управляющий. — И льет, и льет!

— Оно ничего, что льет. Худо, что заливает.

— Анисим-плотник обещал крышу поправить. Обманул пьяница. Я ему сегодня всыплю. Вот дочитаю пророка Иеремию и всыплю.

— Ты читай, братец, читай. Там у Иеремии есть хорошие слова. Дай найду. Вот: "Множество пастухов испортили мой виноградник, истоптали ногами участок мой, любимый участок мой сделали пустой степью… Вся земля опустошена, потому что ни один человек не прилагает этого к сердцу".

— Изрядные слова, — одобрительно сказал управляющий. — Но ежели вы с намеком, Александр Николаевич, то неправда ваша. К сердцу мы прилагаем, и земля ваша не опустошена. Через год грести деньги лопатой будете.

— Ну, коли так, можно и потерпеть, — безразлично ответил Радищев.

Морозов уловил смиренные нотки, усталость в голосе хозяина и усмехнулся:

— Я, Александр Николаевич, и другую книжку читаю. Вот она. — Он потянулся к сундучку и достал "Путешествие из Петербурга в Москву". — "Жестокосердный помещик! Посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? — он читал с удовольствием. — Не ты ли родших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком?"

Радищев смущенно смотрел на ехидного управляющего.

— Я не облагал оброком, Морозов.

— Да я так, к слову… — снисходительно сказал управляющий. — Я к тому, что в книгах многое можно вычитать…

Радищев помолчал. Трудно было отвечать ленивому плуту, который развалил хозяйство и теперь бьет незадачливого помещика его же словами.

— Крестьяне мои не были наги, Морозов, и, обещаю, не будут. Вот только крышу почини.

— Крышу починим, отчего не починить.

Он шел от управляющего с досадой на себя. Оправдывался, робел перед плутом, а ведь не сказал ему, что он лодырь, жулик: барский дом развален, растащен — одни руины, сад заброшен, а урожай его мошеннически продан на два года вперед, имение заложено и доход поступает почти весь в банк, мужики извольничались, разленились, не работают. Ну ничего, дай срок, он хозяйство наладит. Одно нехорошо: тесно в горнице и вода с крыши льет…

Он подошел к лачуге, где жил с детьми, и увидел работающих неподалеку плотников. Они ставили две избы, соединявшиеся небольшой галереей — замысел, который он позаимствовал у отца, связавшего в Преображенском галереей дом с церковью. Эти две избы встанут на бугре, над ручьем, и будут его барским домом. Отсюда дорога в Малоярославец далеко просматривается: из крепости должно быть хорошему обзору, чтобы незваные гости не застали врасплох. А еще лучше башню бы поставить, как у Воронцова.

Непрошеные гости беспокоили постоянно: то появится унтер-офицер из Малоярославца — походит вокруг усадьбы, иногда заведет незначащие речи и удалится лениво, то фискал с щучьим лицом на тракте топчется, мужиков расспрашивает… Любознательной почтой пользоваться было нельзя, письма Воронцову посылал с нарочными.

Веселый сочный перестук топоров успокаивал. Небо расчистило. Безмятежно журчала вода в каскаде прудов, ступенями сбегающем к ручью. Как Овидий Назон, тоскующий на морском берегу о родине, он брел по мокрому лугу и думал о том, что судьба его все-таки лучше судьбы римского ссыльного поэта: неугодный цезарю Августу, Овидий так и остался лежать в чужой земле, а он закончит жизнь в своем гнезде.

В памяти всплывали строки Овидия:

Что вздумалось мне какого-то ждать облегченья —
Или была мне так непонятна судьба?..

Случались и праздники. Радищев знал, что во Франции есть сельский праздник "Роза Саланси", на котором увенчивают розами девушек, отличившихся высоконравственным поведением, и решил учредить такую награду у себя в деревне. Крестьяне встретили барскую блажь сначала с недоумением, потом со смехом, скрывающим смущение, стали яростно обсуждать, какая из девок ведет себя пристойнее. Споров и пересудов было так много, что пришлось отказаться от французского обычая.

Проще и понятнее был день, когда Радищев велел сварить пива, купить несколько ведер вина, напечь пирогов. Ясным осенним днем под открытым небом накрыли столы со снедью, под дребезг балалаек мужики пошли в пляс, бабы запели величальную:

Уж и чей-ат двор на горе стоит,
На горе стоит, на всей красоте?
Александрин двор, Николаевича.
Уж из горы три ручья текут,
Три ручья текут, три гремучие…