Нам здесь не место

Мы не сказали маме про Рэя. И с тех пор сторонились Нестора. А когда в прошлом году Рэй неожиданно вернулся в Пуэрто-Барриос, мы стали держаться подальше и от него тоже. Потому что я так и не забыл той оплеухи. И последовавшего за ней вечера, когда я держался за распухшую щеку, таращился в темноту своей комнаты, злясь на себя и гадая, кем надо быть, чтобы не полениться трястись шесть часов в автобусе до Пуэрто-Барриоса, а потом еще шесть часов ехать обратно в Гватемалу, — и все ради того, чтобы отвесить по плюхе мальчишкам десяти и двенадцати лет.

Волчарой — вот кем надо быть.

Увидев, как мы приближаемся к магазину, дон Фелисио улыбается и окликает нас. Он всегда стоит за прилавком, ожидая покупателей, которым понадобилась газировка, мороженое, батарейки или жвачка. Вряд ли этот старик завышает цены, хотя и мог бы это делать. Так поступают многие владельцы окрестных магазинчиков, раз уж их существование избавляет людей от дальних автобусных поездок на городской рынок. Но дон Фелисио слишком хорош для такого. Душа у него не торгашеская.

— Patojos! Малые! — ласково окликает он, сверкая желтозубой улыбкой. — Давайте жмите сюда, составьте старику компанию! Бизнес почти не идет.

Я озираюсь по сторонам, понимая, что вокруг лавки сегодня не так много народу, как обычно. Нет кое-кого из тех, чьи речи я с таким вниманием слушал. Многие, кто тут собирался, говорили о том, что намерены смотаться в Штаты. Или что уже однажды проделали этот путь и теперь готовы повторить его.

Они рассказывали, как переправлялись через реку. Как ехали по Мексике на товарных составах Ля Бесmиа, что значит «Зверь», или платили полерро, «птичникам», — так называют тех, кто ввозит нелегальных мигрантов в Штаты. Что тайными тропами шли по пустыне за проводниками — «койотами». Иногда мне даже удавалось задать им пару вопросов, прежде чем дон Фели произносил, глядя на меня с печальной улыбкой: «Даже не думай о том, чтобы вот так разбить сердце своей мамы, Пульга».

Сейчас я смотрю на старика.

— Bueno! — приветствует он нас. — Como estan?  Как дела?

— У нас все хорошо, дон Фели, только мы на мели, — отвечает Чико, когда мы подходим к прилавку. Он вытаскивает деньги и просит кока-колы.

— Только одну бутылку? — поднимает брови дон Фелисио, глядя на меня.

Я пожимаю плечами.

— Вот что я вам скажу, ребята. На той неделе, после Semana Santa[9] — местные праздники меня доконали, — я взял большую партию напитков, так что в подсобке у меня газировка, которую нужно перенести в большой холодильник. Составьте туда все эти паллеты, а я продам вам две бутылки по цене одной.

Чико широко улыбается.

— А можно лучше фейерверк? — спрашиваю я.

Мне неловко, потому что я пытаюсь воспользоваться добросердечием старика, но все равно ужасно хочется, чтобы Крошка однажды сказала своему ребенку: «В день, когда ты родился, muo Пульга и muo Чико устроили фейерверк». Хочу, чтобы малец знал, что мы праздновали его рождение, и я мог рассказать ему об этом. Ну или ей. Может быть, к тому времени я подзабуду, как сильно Крошка не хотела этого ребенка.

— Просто Крошка сейчас рожает, — объясняю я дону Фелисио.

— Да ну?! Вот здорово! — Его глаза загораются. — Тогда конечно, конечно, — бормочет он, хватает несколько пачек с фейерверками и сует мне их через прилавок. — Вот это и две кока-колы по цене одной — думаю, это вполне нормальная плата за небольшую разминку, — подмигивает он.

— Gracias! Спасибо, дон Фели, — говорю я.

— Вы двое ужасно напоминаете мне о Галло, — объясняет он.

Дон Фелисио — не только один из самых славных стариков в округе. Он еще и один из тех людей, кто, встретив вас, всегда говорит одно и то же. Галло — это сын дона Фелисио, который уехал из Пуэрто-Барриоса десять лет назад, когда ему было восемнадцать, и с тех пор не возвращался, потому что у него что-то не так с документами. Поэтому дон Фелисио говорит о нем каждый раз, когда мы приходим. И показывает фотографии своего внука, который живет не то в Колорадо, не то еще где-то там.

— Мне только что прислали новые фотографии внука. Вот закончите, и я вам их покажу. — Он улыбается грустной улыбкой.

— Конечно, дон Фели, — говорю ему я, хоть и не хочу в миллионный раз разглядывать фотки пацаненка с такой же буйной шевелюрой, как у Галло. Это очень скучно, и к тому же тяжело смотреть на лицо дона Фели, которое сперва сияет, а потом, когда он наконец убирает телефон и достает носовой платок, чтобы вытереть глаза, делается совершенно убитым. Но это самое малое, что я могу сделать для старика. — И не переживайте. Вы еще встретитесь и с ним, и с сыном.

Он машет на меня рукой, но кивает, как будто какая-то его часть знает, что этому не бывать, но другая часть хочет мне верить.

Мы перепрыгиваем через прилавок, толкаем дверь и входим в тесную подсобку, где нас встречают запахи кислого молока и переспелых овощей и фруктов. Чико запевает дурацкую песенку, которую мы придумали, когда увидели на улице хромого пса. Из-за больной лапы казалось, что он не бежит, а танцует.