Нам здесь не место

— Я знаю, твоя мать ушла, — произносит он нараспев и грозит мне пальцем. Без приглашения проходит в гостиную, озирается по сторонам. — Иди сюда, развлечемся немного.

Он улыбается, я вижу слюну менаду его губ и испытываю отвращение. Тело напрягается, я чувствую сильные позывы к рвоте и сглатываю.

— У меня же… кровь, — говорю я ему. — Я только что родила. Я не могу…

Его губы кривятся, он изучающе смотрит на меня.

— Разумеется. Но скоро… — Потом, будто спохватившись, идет к кроватке и заглядывает в нее. — Ты только посмотри! Не могу поверить, что он и правда мой.

— Конечно твой, — киваю я. Но что-то в моем тоне заставляет его напрячься, и он меняется в лице.

— Я не спрашивал, — заявляет он. — Просто сказал, что не могу поверить. Ав чем дело? У тебя что, совесть нечиста? — Он улыбается, но его. глаза изучают меня.

Он всегда все изучает. Разглядывает. Он из тех, кто в два счета разнюхает все, что от него пытаются скрыть. Но в данном случае мне скрывать нечего. Да и терять особо нечего тоже.

— Вовсе нет. Я просто имела в виду… Вот смотрю на него и сразу вижу в нем тебя.

Он снова поворачивается к кроватке, разглядывая лежащего там младенца. Долго смотрит на него пытливым взглядом, а потом вдруг улыбается.

— Да, маленький говнюк с виду крут. — Он смеется! — Точно, сходство есть. Но ведь и ты тоже такая. Крутая. — Теперь он смотрит на меня. — Понимаешь, я же в курсе про здешних девчонок. Знаю, кто из них с парнями не мутит. И кого невозможно легко добиться. — Он глядит мне прямо в глаза. — Я сразу это понял, как только увидел тебя.

Он приближается, нагибается, целует меня в шею. Его руки обвивают мою талию, сжимают ее.

— Я знаю, нам с тобой будет здорово вместе, — шепчет он. — Знаю, ты будешь меня любить. Скажи, что я прав.

Я опускаю взгляд и вижу обтянутую кожей рукоять ножа, который он носит на поясе.

— Ты прав, — лгу я.

— Скажи это. Скажи, что любишь меня.

Я заставляю себя обнять его в ответ и подтверждаю:

— Я люблю тебя.

Он засовывает язык мне в рот. Я стараюсь подавить рвотный рефлекс и не дышать. Стараюсь затуманить сознание чернотой ночи и погрузиться в нее.

Комнату наполняет детский плач.

Он отпускает меня. Смеется. Идет к кроватке, запускает в нее руки и достает маленький сверток. Все мое тело будто электричеством пронзает желание вырвать младенца из его грязных лап. Я не могу этого объяснить и стараюсь подавить непонятный порыв. Я сопротивляюсь этому чувству, чем бы оно ни было.

— Будь хорошим мальчиком, — говорит он свертку. Потом обращается ко мне: — Иди возьми его.

Я так и делаю, пусть даже вопреки желанию. Не хочу я ощущать у себя на руках этого младенца, и знать его тоже не хочу. Не хочу ненавидеть его, не хочу любить. Я стараюсь побороть все возникающие внутри меня чувства, когда беру ребенка, которого никогда не желала.

— Я всегда мечтал о чем-то таком. И знал, что однажды у меня это будет. Но я неправильно себе это представлял. А теперь… — Он улыбается, постукивает пальцем по виску. — Теперь я знаю, как это будет.

Мы с тобой… у нас будет большой дом, служанки, крутые тачки. Будем жить в каком-нибудь классном месте, гораздо лучше этого. И будем иметь все, что захотим, потому что так и должно быть. Я над этим работаю. Будешь жить шикарней, чем жена президента. И знаешь что? Это все равно честнее, чем то, что делают эти politicos sucios — грязные и продажные политики. Все как один.

Не знаю, в каком безумном мире он живет.

— Скоро придет моя мать.

Он опять смеется:

— О’кей, я знаю. Ты у нас хорошая девочка. Мамина дочка. — Он устремляется к двери и. тащит меня за собой. Потом снова вынуждает поцеловать его. — Пока что я согласен играть по некоторым твоим правилам, но не забудь, что на самом деле ты моя девочка, — заявляет он. — И будешь со мной.

Я закрываю за ним дверь и поворачиваю ключ, хоть и знаю, что запирай не запирай # разницы нет. Кладу ребенка обратно в кроватку. А сама ложусь на диван, стараясь забыть об этой реальности. Стараясь затеряться в других мирах и в мечтах.

Я соскальзываю в полусон и слышу, как издалека до меня доносится плач. «El bebe, — думает какая-то часть меня. Но другая часть протестует: — Нет! Никакого ребенка нет. Это просто петушиный крик». Передо мной возникает образ соседского петуха, который голосит в иссиня-черной ночи. Я думаю о сыне доньи Агостины и дона Фелисио, которого зовут Галло. Я когда-то была влюблена в него.

Передо мной возникает светящийся белый контур двери. Я подхожу к ней, толчком открываю. Дверь ведет в небольшую комнатку с оранжево-желтыми стенами. Справа — комод, на нем маленький телевизор. Прямо передо мной кровать, высоко над ней в стене единственное прямоугольное окно.

На кровати лежит закутавшийся в одеяло Галло. Он плачет.