Нам здесь не место

Лицо Летиции искажает страх. Эмоции, которым я до сих пор не давала воли, начинают подниматься во мне. Но сейчас для них не время. Не хватало только разреветься тут, на виду у всех! Я не позволю слезам хлынуть, затопив аптечный магазин и нас вместе с ним. Глядя на Летицию, я представляю, как отбрасываю эмоции прочь, будто ботву сахарного тростника и другие его части, которые не годятся в пишу. Но что тогда мне останется, кроме пульсирующего сердца?

Моя рука на прилавке дрожит. Летиция смотрит на нее. У моей ладони такой вид, как будто она живет своей жизнью и даже не является частью моего тела. Я пытаюсь унять ее дрожь, но не могу, лишь гляжу, как она все трепещет и трепещет на застекленном прилавке, будто темный обезумевший мотылек.

Я наблюдаю за ее превращениями, происходящими прямо у меня на глазах. Вот мотылек складывает и снова расправляет крылья, гипнотизируя меня этим движением. У него появляются усики и большие черные глаза, взгляд которых устремляется прямо на меня. Откуда-то из глубины этих глаз, из хрупкого пестрого тельца мне слышится странный высокий звук: «Cuidado! Берегись!»

Я смотрю на Летицию, пытаясь понять, слышит ли она предупреждение мотылька, который велит мне быть осторожной. Видит ли она то же, что и я. Наверное, видит, и именно поэтому кладет свою руку поверх этого вестника смерти, прижав его крылья и не давая им шевелиться. Летиция велит мне успокоиться.

— Tranquila, — говорит она. — Не волнуйся. Я сделаю, как ты просишь. Расскажу обо всем твоей маме в следующем месяце. — Она смотрит на меня. — Нужно будет передать ей что-то еще?

Я закрываю глаза и представляю, как в следующем месяце мама приходит в аптеку. Мне видится, как она появляется здесь с этим младенцем на руках. Ее лицо стало еще более омертвелым и усталым. Она просит Летицию продать ей банку с молочной смесью. Я вижу, как Летиция берет с нее деньги, а потом осторожно рассказывает о покупках, которые я втихаря сделала в прошлом месяце. Вижу лицо мамы, когда она спрашивает: «Что еще? Она что-то говорила? Хоть что-нибудь? Расскажи мне».

— Скажи ей… Скажи, что мне очень жаль. Что я прошу прощения. Что я люблю ее. Очень сильно. И что когда-нибудь мы обязательно снова увидимся.

Летиция кивает.

— Я всё ей передам, Крошка, — говорит она. — Но только посмотри на меня. — Ее рука по-прежнему лежит на моей, я смотрю в ее прекрасные усталые глаза. — Que te vaya Ыеп, подружка.

И та нежность, с которой она желает мне всего хорошего, то, как она при этом на меня смотрит, будто обращаясь напрямую к моей душе, одновременно разбивает мне сердце и придает сил. Я смотрю на Летицию и киваю. Она в прощальном жесте поднимает руку, и я вижу, что моя ладонь вернулась к своему естеству, перестав быть мотыльком.

Забрав покупки, я разворачиваюсь, чтобы уйти. Интересно, гадаю я, сколько девушек до меня приходили к Летиции с подобными просьбами. И случайно ли бритва со складным ножом лежат рядом с противозачаточными таблетками.

Вечером, готовясь лечь в постель, я воображаю, как становлюсь смертельно опасной, как все мое тело обрастает бритвами. Они покрывают меня, будто чешуя, и поэтому всякий, кто попытается ко мне прикоснуться, будет пронзен, изрезан, нашинкован.

Это предупреждение: «Не смейте ко мне приближаться!»

Пульга

Уже вечер. Мама вернулась домой с работы.

Я различаю ее лицо, хотя перед глазами вспыхивают желтые и оранжевые пятна. Слышу, как она кричит:

— Mi hijo! Сынок! Боже, да что с тобой случилось?!

Мама стоит на коленях перед диваном, на котором я вырубился. Ее глаза мгновенно наполняются слезами и паникой.

— Что случилось? Что случилось? — требовательно повторяет она.

Мне нужна пауза, чтобы подумать.

Я стараюсь все вспомнить: Рэй, сарайчик, схватка с Чико…

— Просто подрался, — тихо говорю я.

— С кем?!

— С пацанами из школы…

Чико робко стоит в дверном проеме между кухней и гостиной.

— Рего quien?! — восклицает мама. — Кто это с тобой сделал?

Я трясу головой:

— Не волнуйся.

— Не волноваться?! Ты приходишь домой в таком виде и думаешь, что я не буду волноваться?! — Она замечает Чико: — Рассказывай!

— Эти ребята опять повторяли всякие гадости про мою мамиту, — тихо произносит он. — Пульга вмешался, и они… — Его голос срывается, он мотает головой и начинает плакать.

— Опять? — спрашивает мама, и я слышу в ее голосе сомнение. Она оборачивается и пристально смотрит на меня.

Я выдерживаю ее взгляд и говорю:

— Да.

— Как их зовут? Я должна поговорить с директором.

— Не надо, мама. Забудь об этом. Дело прошлое, — пытаюсь я успокоить ее.

Если она начнет раскапывать эту историю и разворошит осиное гнездо, нам всем мало не покажется.

Мама пристально смотрит на меня.

— Мам, мы просто все передрались. Пожалуйста, дай мне еще чуть-чуть поспать, — прошу я ее и улыбаюсь, желая показать, что все это ерунда, но мама вдруг садится на краешек дивана и кладет мне на голову свою мягкую руку. Я морщусь от прикосновения, но в то же время мне становится приятно.

— Больше не дерись, — шепчет она.

— О’кей, — отвечаю я. — Обещаю.