Нам здесь не место

На протяжении недели она нянчится с Чико, приводя его в порядок: готовит ему особую еду, аккуратно сбривает ему волосы и моет его голову в раковине. А Чико много спит, и Соледад говорит нам, что лучше для его мозга и не придумать, — так он быстрее поправится.

Приходит поезд, потом уходит. За ним прибывает следующий. Проезжая мимо нас, он пронзительно свистит.

— Скоро нужно будет двигаться дальше, — с тревогой в голосе говорит Пульга, когда мы сидим перед приютом и смотрим, как катит на север очередной состав. — Нельзя торчать тут вечно. Нам надо ехать.

— Знаю, — отвечаю я. Мне тоже не терпится продолжить путь.

Когда человек, который привозит в приют еду, сообщает Соледад, что поезд до Мартиас-Ромеро должен отправиться на следующий день, мы с Пульгой решаем, что пора уходить.

— Но почему? — спрашивает Чико. Его щеки снова зарумянились, пустота из глаз ушла. Глядя на нас, он льнет к Соледад, и та обнимает его за плечи. — Мы же можем остаться еще на несколько дней, да?

Пульга мотает головой:

— Надо ехать, Чико. А то мы никогда никуда не доберемся.

Чико пожимает плечами.

— Ну и что? Я просто останусь тут, с Соледад, — говорит он, переводя взгляд на нее, и на ее лице с лоснящимися щеками появляется улыбка.

Странное выражение мелькает в глазах Пульги, и мне становится ясно, что ему так не терпится уйти именно по этой причине.

Соледад смотрит на Чико:

— Ты можешь тут остаться. Но… в этом вся моя жизнь. День за днем здесь больше ничего не происходит. Будущего тут нет.

— А еще, — неожиданно добавляет Пульга, — ты же не отсюда. Ты здесь чужой. Документов у тебя нет. Мексике ты нужен не больше, чем Штатам. Тут ты будешь иммигрантом, Чико. Если ты попытаешься обосноваться здесь, найти работу и всякое такое, Мексика тебя депортирует. Обратно к Рэю.

Это имя, произнесенное так небрежно, снова напоминает мне о нем, о том, что у него длинные руки. Догадается ли он о том, что мы сделали? Пошлет ли кого-нибудь на мои поиски? А может, сам поедет меня искать?

— Нам надо ехать, — говорю я Чико.

Его лицо мрачнеет.

— Я знаю. Просто… — бормочет он.

В комнате повисает тишина. Потом Соледад глубоко вздыхает и говорит:

— А знаете что? Устрою-ка я вам на прощание праздник, хотите? Как вам такая мысль? — Она смотрит на Чико, и тот улыбается.

Не мешкая больше ни минуты, Соледад спешит на кухню и начинает готовить. Она отваривает небольшой кусок курятины и как-то умудряется наделать из него сотню флаут[21]. А из бульона готовит суп с вермишелью, фидео. Потом она замешивает красный соус, и помещение наполняется запахами халапеньо и томатов. А когда она приступает к зеленому соусу, я уже чувствую на языке вкус помидоров и кинзы. И наконец Соледад готовит бобы, добавив в них побольше сыру, и взбивает свежие сливки.

Я наблюдаю за ней все это время и, клянусь, вижу сияние: контур ее тела как будто светится. Уж не умерли ли мы, мелькает у меня в голове. Может, это призрак Соледад? Или в ней воплотилась моя бруха? Но, возможно, мне все это снится. Похоже на то, ведь пища, которую мы едим, слишком хороша для того, чтобы ее приготовил обычный человек. И спим мы так глубоко, как если бы наш сон был заколдован.

Но наступает новый день и разрушает чары.

Рано утром мы направляемся к путям, чтобы дожидаться возле них поезда. Соледад провожает нас до границы своих владений.

— Я бы пошла с вами к Ля Бестии, но должна остаться тут: вдруг кто-то явится, — говорит она нам.

Соледад ни на миг не покидает приюта, поэтому мы прощаемся с ней прямо здесь. Мне приходится собрать все свои силы, когда она нежно, как мать, берет в ладони мое лицо и говорит:

— Cuidate, m’ija! Береги себя, дорогая! Как доберешься, дай о себе знать. Я буду тут. И буду ждать от тебя весточку. Не подведи меня, слышишь?

Я киваю, потом мы крепко обнимаемся, и я разрешаю себе представить, будто мы мать и дочь, — и на какой-то миг это действительно так.

Потом она обнимает Пульгу.

И Чико.

Но нас зовет Ля Бестия.

Мы оборачиваемся и идем на зов.

Пульга

Поезда не было почти до ночи — прошло около двенадцати часов после того, как мы попрощались с Соледад. Наконец он появляется и начинает сбавлять ход, потом, оказавшись на территории депо, замед ляется еще сильнее, но, похоже, останавливаться не собирается, поэтому нам приходится спешить.

Едва завидев состав, люди начинают покидать свои укрытия и торопятся занять место у путей.

— Ищите скобы по бокам! — орет какой-то мужчина своим спутникам. По ним можно подняться! — Его крик тонет в длинном басовитом гудке локомотива.

Первый вагон проходит мимо нас с таким лязганьем, что у меня начинает звенеть в ушах. За ним тянется второй, третий, четвертый…

Я бегу, стараясь держаться рядом с Чико, который еще не полностью восстановился, и одновременно наблюдаю за одним парнем. По-моему, это пойеро, профессиональный проводник, сопровождающий группы мигрантов. С ним трое, и он показывает им на один из вагонов: мол, забирайтесь. Те залезают, сам он следует за ними.

Я слышу голоса, крики, вопли, возгласы: «Хватайся! Хватайся! Держись крепче!»