Наместница Ра

О Великая Эннеада богов! Он и в самом деле не собирался с ней спать. Он разыскал ее, чтобы сообщить, что Амсет ему все рассказал, и теперь он чувствует себя обязанным позаботиться о сыне. Но лишь только Руя вышла навстречу Сененмуту и обняла его, он почувствовал исходящее от нее тепло, какого не знал уже много лет. Руя, конечно, не стала моложе, однако морщинки, собравшиеся вокруг глаз, не делали ее менее желанной, а округлости тела возбуждали еще больше, чем прежде, — меж ее полных грудей мужчина мог бы забыть времена Ахет, Перет и Шему, вместе взятые.

— Ну почему, во имя богов, ты ничего не сказала мне? — спросил Сененмут, удовлетворенно отпуская ее тело. — Мое сердце исполнилось бы гордости, если бы я узнал, что стал отцом такого замечательного мальчика.

Руя, подобно юной деве, стеснительно прикрыла руками грудь, будто не хотела, чтобы ее видел чужой мужчина, и ответила:

— Я боялась скандала. Я хотела для Амсета отца, который был бы всегда рядом, жил в семье, а не того, кто проводит ночи с царицей.

— Ну что ты, — смущенно пробормотал Сененмут. Тогда все сложилось бы иначе.

Руя рассмеялась.

— Легко говорить, когда время прошло. Если мужчина подпадает под чары женщины, никого другого для него больше не существует. А если эта женщина — владычица Обеих земель, то и у самой Хатхор не осталось бы шанса.

— Ты просто обиделась…

— Обиделась? — горько усмехнулась Руя, натягивая тонкий плиссированный калазирис. — Такова была моя участь — стать нелюбимой женой нелюбимого мужа, ибо этого брака пожелали мои родители. Не так уж необычно для нашего времени — во многих семьях происходит то же самое. Беда моя в том, что я встретила мужчину, которого полюбила больше всего на свете, мужчину, вложившего в меня свое семя. Но он отвернулся от меня ради женщины, равной которой нет на земле.

— Прости меня, Руя! — Голос Сененмута звучал нежно и искренне.

— Мне нечего прощать, — ответила она, но Сененмут увидел, насколько уязвлена эта женщина. — Я не красавица, да и летами постарше тебя, а уж с золотом мне с той и состязаться нечего.

— Замолчи! — не сдержался Сененмут и чуть погодя добавил извиняющимся тоном: — Я чувствую себя подлым пришельцем, который отнял у мужа жену, посадил ей на шею ребенка — и был таков. Меня нисколько не удивит, если ты меня за это возненавидела.

Руя присела на краешек постели и покачала головой.

— Ты не крал у мужа жены. Во всяком случае Птаххотеп не потерял меня, потому что никогда не владел мною.

— Зачем, о боги, ты сказала ему, что не он отец Амсета?

— Так вышло. Птаххотеп ума лишился от ревности. Каждый раз, отправляясь в поход, он терзался одной лишь мыслью: с кем теперь его Руя делит ложе?

— А у него были причины для ревности?

— Ты, Сененмут, был единственной причиной. Клянусь своей рукой! — Руя разгладила волосы и принялась заплетать тонкие косички. — Однажды начальник войска вернулся из похода против племен юга, живущих в пустыне. Он ворвался в дом с обнаженным клинком, обшарил каждый угол в поисках любовника и, дико вращая глазами, стал орать не своим голосом, что убьет каждого мужчину, хоть раз переступившего порог этого дома. Нет, уверяла я, для ревности нет даже повода, совесть моя чиста, как бутон лотоса. Тогда он окончательно вышел из себя, приставил к моей груди острие меча и крикнул: «Ты жестоко ранила меня своим обманом, и, если не сознаешься, я заколю тебя, потом убью ребенка и покончу с собой!»

— Кровожадное чудовище! — не удержавшись, воскликнул Сененмут. — И что ты сделала?

— А что я могла? Я подумала, что Птаххотеп от кого-то случайно узнал о нашей связи, поэтому и призналась во всем.

— Во всем?

— Да. Я боялась, что он как-нибудь отыграется на сыне, и открыла ему, что не он, а Сененмут, советник и управитель дома царицы, отец Амсета.

Величайший из великих сидел подле Руи с поникшей головой. А женщина, запинаясь, несмело поведала ему, как начальник войск в тот же день ушел от нее и больше никогда не переступал порога этого дома.

— Ревность — не что иное, как уязвленная гордость, а Птаххотеп горд чрезмерно, — горько заключила Руя.

Внезапно снаружи раздались громкие голоса. Двое подвыпивших гуляк орали во всю глотку:

— Руя, киска! Руя, обслужи нас по-быстрому! Эй, Руя, открывай!

Сененмута словно парализовало, он не мог шелохнуться, только смотрел Руе в лицо, требуя ответа. Руя поджала губы и, упорно избегая его взгляда, молчала. Тогда Сененмут схватил женщину за плечи и затряс ее, как молодое дерево. Руя продолжала молчать. Крики с улицы становились все громче и двусмысленнее. Сененмут оставил Рую, дрожащими руками кое-как натянул схенти и направился к выходу.

— Можешь презирать меня, ты, благороднейший из благородных, как презираешь всякую потаскуху. Только вот благородство кончается там, где начинается нужда.

Сененмут даже не оглянулся. «Мать моего сына — продажная женщина!» — стучало у него в висках.