Намывание островов (СИ)

Эту главу я посвящаю философскому релятивизму, который, увы, все более проникает в нашу гуманитарную науку. Вера в относительность всего и вся была присуща метафизикам всех времен и народов, но сейчас их релятивизм проявляется сильнее, нежели всякие иные свойства метафизики. В наши дни, отчасти благодаря господину Фейерабенду, в гуманитарных науках повсеместно господствует эпистемологический релятивизм. Теперь я хотел бы проследить происхождение этого учения и его внедрения в науку. Известно, что с самых незапамятных времен все, более или менее, себя уважающие философы, политики и ученые работали над тем, чтобы создать некую «Теорию всего», которая должна объяснить абсолютно любое действие во вселенной. Впервые, видимо, о подобной идее задумались еще Платон и Аристотель, хотя могли быть и еще более ранние попытки. Я, будучи относительно честным, говорю, что и я таких попыток не оставляю. В различное время на роль теории всего выдвигались самые разные идеи: сюда пытались пролезть и позитивизм, и марксизм, но всякий раз, как утверждалась некая общая теория всего, так через некоторое время оказывалось, что она не объясняет всего, посему ей нужна замена. В 18-19 веках философы пытались оглядываться на физику, где Ньютон ввел общие закономерности, пытаясь сделать то же самое в философии. В начале 20-го века все несколько изменилось... После того, как товарищ Эйнштейн продемонстрировал миру свою теорию относительности, многие философы решили, что нужно им тоже положить в основу своей философии относительность, то есть, они решили, что им нужен релятивизм. Вскоре появился еще и постмодернизм, посему релятивизм укоренился в науке европейских государств очень и очень плотно. В конечном итоге мы дошли до того, что Фейерабенд написал свой труд «Наука в свободном обществе», где сравнял науку с религией и магией. В результате постпозитивисты решили, что мы не можем знать, как мир устроен на самом деле. Фактически, эта теория всего оказалась теорией ничего, ибо ее авторы и апологеты сами признали, что они не знают как устроен мир. Поздравляю, мы вернулись ко временам Сократа! Вообще же говоря, крайний релятивизм вещь очень и очень опасная. Во-первых, радикальный релятивизм приводит как раз к сравнению науки и магии, что, в свою очередь, приводит к пренебрежению наукой, невежеству и варварству. Во-вторых, релятивизм в общественной жизни – это путь к тоталитаризму. Конечно, многим кажется, что, напротив, релятивизм это спасение от тоталитаризма, который, как правило, основан на абсолютизме, но тут я вижу ошибку. Конечно, вы скажите, что такое невозможно, притом приведете мне несколько весомых аргументов, которые я покажу ниже.

1) Тоталитаризм основан на абсолютизме, он узурпирует истину, посему релятивизм ему чужд.

2) Релятивизм так рекламировался после Второй мировой войны потому, что это лучшее спасение от тоталитаризма.

Если все относительно, ничего не абсолютно, а истина не познаваемая, то я можно смело сказать: «Шуфутинский лучше, чем Моцарт, а Пикассо превосходит Рембрандта.» Сначала понятие красоты становится относительным, а потом понятие морали, притом не надо тут додумывать, будто автор этих строк противится принятию нетрадиционных отношений семейного характера, ибо это совсем иначе. Я говорю о морали более высокой, а именно, я говорю о гуманизме; релятивист же, рано или поздно, дойдет и до такого утверждения: «Если все относительно, то может быть и Лев Толстой не гуманнее Гитлера?». Если вам не верится в эти слова, то мне следует привести слова Джона Хоргана, который пишет в своем «Конце науки» про Фейерабенда так: «В конце книги «Прощание с разумом» Фейерабенд раскрыл, насколько глубоким был его релятивизм. Он рассматривает положение, которое «привело в ярость многих читателей и разочаровало многих друзей, – отказ осудить даже самый экстремальный фашизм и предложение, что ему следует разрешить процветать.».». Как мы все знаем, господин Фейерабенд служил в Вермахте.

Глава 4.

Бытие и сознание.