Намывание островов (СИ)

Копатыч ехал на поезде «Единая Россия» в Миргород, проезжая по дороге поля и леса, первые из которых были тут обширны и бескрайни, а вторые густы и мрачны, хотя, возможно на все это влияла погода. Купе было обычное, обитое дешевой искусственной кожей, холодной, как камень, даже несмотря на отопление, поэтому он подложил под себя плед, столик был деревянный, откидной, а окно имело лишь одну шелковую шторку. Было холодно и мрачно, за окном шел дождь и крупные его капли падали на стекло поезда, что и дало тот момент, когда Копатыч посмотрел в окно и подумал, о том, насколько тяжела судьба среднего класса в Миргороде, сердце у него так заболело за средний класс, что он решил, что должен создать партию, которая будет защищать права среднего класса, хотя партия – это слишком много, лучше союз, а назовет он его так; «Союз Фашиствующих Безбожников». За окном же тянулись мокрые леса, в которых постоянно проскакивали бесы и виднелись призраки, полупрозрачные женские силуэты, маня его к себе, а также угрюмые поля, по которым скакала невесть какая нечисть, заливаясь дьявольским хохотом, рядом с которыми стояли деревни из покосившихся домиков. Обычный русский пейзаж: лес, поля, деревни, свинцовое небо, ветер и дождь. В соседнем купе играла песня Высоцкого. Вот поезд встал на станции «Кантор», что вызвало в Копатыче ностальгию по учителю Максимилиану, побудившую его к выходу на станцию. Поезд ушел, а Копатыч отправился в дом своего учителя, через те самые поля, где скакала нечисть. Дорога, грязная, мокрая, превратившаяся в лужу, была пуста, только один мужик ехал на телеге по ней, везя домой товар с рынка. Копатыч прошел километра два, увидев наконец дом учителя: большую виллу, похожую на старые дома в Испании. Она имела дубовые ставни и двери, деревянные перекрытия, стены, покрытые штукатуркой, большую террасу, которую держали ионические колонны. Копатыч постучал и вошел, философ же встретил его абсолютно молча, не ведя никакого диалога, провел его к себе в дом, заперев дверь на засов. Он отвел его на вторй этаж, усадил за стол, на котором философ вскоре разместил воду, салат, хлеб и оливки, а сам уселся рядом, сказав:

- Копатыч, зачем же ты вернулся в это царство ужаса, где ныне нет ничего, кроме Голгофы честного человека, кроме адской червоточины вечных мытарств для истинного феноменологического духа, кроме вечной экспроприации и спекуляций ужасного чрева смерти, убивающего последнюю добрую нить во вселенной, где лишь изнемогающие и истекающие тела, убожеством своим не напоминающие людей, а скорее скотов низких и мерзостных, лишь живые мертвецы, посреди дневной ночи, вечного конца, который приводит их в ледяное пекло райского ада христианского объективизма, где проявляются все их лучшие пороки, какие только видали древние пророчества, написанные золотыми вилами на воде из нефти и крови, реки Орангутанг, что течет из близлежащих далеких гор, где в шахтах темных, будто Солнце, гибнет последняя свобода надежды рабства воли, для спасения нападающего льва, освещающего ойкумену своим урановым хвостом, где смыкаются все стихии, описанные древними словами современников, во освещение огнем Прометея священным, принесенным на землю для животных людей. Ну, Копатыч, как тебе мое искусство говорить туманно и путано, а? Я практиковался, публикуясь в газетах и учась по книгам самого Карла Менгера.

- Я помню, как ты меня обучал говорить туманно и путано, что помогло мне выиграть не один суд. – ответил Копатыч.

- Я хотел спросить о положении дел в нашем отечестве, во выяснения обстоятельств, необходимых мне для дела важного, как моя жизнь.

- Тогда пойдем в подвал... – заявил философ и повел Копатыча в подвал.

Подвал был огромный. Высота потолка в нем была 4 метра, притом держали верх огромные арки, в нишах между которыми стояли могучие греческие вазы, лежало оружие, мешки различных украшений и ящики с надписью «Hong Kong opium, Golden Lion company of Portsmouth».

- Здесь все мое! – сказал философ. – Ты знаешь, что я уже достаточно давно управляю здешней областью, посему решил организовать небольшой бизнес, необходимый для поддержки партизан-анархо-синдикалистов, которым я так сочувствую...

- Учитель, вы я вижу, подались в бандиты, что весьма похвально, наконец-то вы сами вновь занялись тем, чему меня учили столько лет. Я ведь помню ваши рассказы о бурной молодости и дружбе с Махно.