Нанкинская резня

К 1930-м годам Япония начала против Китая необъявленную войну. 18 сентября 1931 года японская армия взорвала принадлежавшую Японии железную дорогу в южной Маньчжурии, надеясь спровоцировать несчастный случай. Когда с помощью взрывов не удалось свести с рельсов поезд-экспресс, японцы вместо этого убили китайских охранников и сфабриковали для мировой прессы историю о китайских саботажниках. Этот инцидент стал для японцев оправданием захвата Маньчжурии, которую они переименовали в Маньчжоу-го и поставили там в качестве марионетки Пу И, последнего императора Китая и наследника маньчжурской династии. Захват Маньчжурии, однако, стал лишь новым поводом для антияпонских настроений в Китае, подстегиваемых активистами-националистами. Эмоции нарастали с обеих сторон, что вылилось в итоге в кровопролитие в 1932 году, когда толпа в Шанхае напала на пятерых японских буддистских священников, убив одного из них. Япония немедленно ответила бомбардировкой города, убив десятки тысяч мирных жителей. Когда бойня в Шанхае вызвала критику во всем мире, Япония в ответ изолировалась от международного сообщества и в 1933 году вышла из Лиги Наций.

* * *

Готовясь к неизбежной войне с Китаем, Япония в течение десятилетий обучала военному делу своих мужчин. Подготовка юношей к службе в японских вооруженных силах начиналась с раннего детства, и в 1930-е годы военное влияние проникло во все аспекты жизни японских мальчиков. Магазины игрушек стали, по сути, храмами войны, продавая арсеналы игрушечных солдатиков, танков, шлемов, мундиров, ружей, зенитных пушек и гаубиц. В мемуарах того времени описываются мальчишки, ведущие сражения на улицах с бамбуковыми палками вместо ружей. Некоторые даже привязывали к своей спине деревянные ящики, воображая себя героями-смертниками, взрывающими самих себя[32].

Японские школы напоминали воинские подразделения в миниатюре. Некоторые учителя и в самом деле были военными, которые рассказывали ученикам об их долге помочь Японии исполнить ее божественное предназначение, завоевав Азию и встав в ряды сильнейших в мире наций. Они учили маленьких мальчиков обращаться с деревянными моделями оружия, а тех, кто постарше, – с настоящим. Учебники стали орудиями военной пропаганды; в одном из учебников географии даже очертания Японии использовались как оправдание для экспансии: «Мы выглядим как авангард Азии, отважно выступая в Тихий океан. В то же время мы выглядим готовыми защищать азиатский континент от атаки извне»[33]. Учителя также внушали мальчикам ненависть и презрение к китайскому народу, психологически готовя их к будущему вторжению в материковый Китай. Один историк рассказывает про впечатлительного японского школьника, который расплакался, когда ему велели разрезать лягушку. Учитель ударил мальчика костяшками пальцев по голове, вскричав: «Что ты плачешь из-за какой-то паршивой лягушки? Когда ты вырастешь, тебе придется убивать сотнями!»[34]

И все же, при всем подобном психологическом программировании, суть на самом деле намного сложнее. «В японском обществе наблюдалось крайне двойственное отношение к Китаю», – замечает оксфордский историк Рана Миттер. Оно вовсе не было презрительно-расистским, как к корейцам: с одной стороны, они признавали Китай как источник культуры, из которой во многом черпали знания сами; с другой стороны – их раздражала неразбериха, царившая в Китае в начале XX века. Исивара Кандзи, творец «маньчжурского инцидента» 1931 года, был большим поклонником революции 1911 года. Многие китайцы, включая Сунь Ятсена и Юань Шикая, получали от Японии помощь и обучение как до, так и после революции. Японцы также финансировали образовательную программу «Боксерское возмещение» и больницы Додзинкай для китайцев, а такие ученые, как Токио Хасимото, по-настоящему ценили китайскую культуру. Работавшие в Китае специалисты министерства иностранных дел Японии и военные часто были прекрасно обучены и глубоко осведомлены о стране[35]. Однако эти знания и соответствующее отношение редко передавались обычным солдатам.

Исторические корни милитаризма в японских школах уходят к временам реставрации Мэйдзи. В конце XIX века японский министр просвещения заявил, что школы существуют не для пользы учащихся, но для блага страны. Учителей начальной школы готовили подобно военным-новобранцам, поселяя студентов в казармы и подвергая их жесткой дисциплинарной и идеологической обработке. В 1890 году вышел императорский рескрипт об образовании, где излагался этический кодекс, которому должны были следовать не только ученики и учителя, но и все японские граждане. Рескрипт являлся гражданским аналогом японских военных кодексов, в которых ценилось прежде всего подчинение власти и безусловная преданность императору. В каждой японской школе экземпляр рескрипта хранился на видном месте рядом с портретом императора и каждое утро извлекался для прочтения. Известны случаи, когда учителя, случайно запнувшиеся на словах при прочтении рескрипта, совершали самоубийство, чтобы искупить оскорбление священного документа[36].