Нансен. Человек и миф

«Вода спокойна, но всё вокруг точно зыбится, видения, миражи окружают нас — то вдруг погрузишься будто бы в водоворот, и странно, что нас не заливает водой, стеной вздыбившейся вокруг; то вознесёшься, и кажется тогда, что видишь не только горизонт, но и то, что за горизонтом, — блестят озёра, лениво извиваются реки… Оглянешься назад — шхуна висит в воздухе, прищуришься, всмотришься, — нет, не висит, а стоит на некоем прозрачном воздушном столбе. Вот слева на льдине люди что-то делают, над чем-то копошатся, сходятся и расходятся, и одна только в них странность: все они будто в белых балахонах. А справа медведь на краю льдины пьёт воду из лужи, и брюхо у него жёлто-косматое и чёрные с алым оборки губ, а глаза чёрные… Гляжу на своих товарищей — нет, никто не шевелится, никто не хватается за винтовку, сидят неподвижно, оцепенело, сонно поводят глазами, а человека три уж и спят, свернулись на дне катера, надвинув шапки на глаза… Устали!

И вот откуда-то приходит, как слабый ток, и охватывает меня тревожное предвкушение чего-то необыкновенного. Всё сделано: пройдены сотни километров во льдах, сети поставлены, загон готов, моторы катеров отрегулированы. Шхуна спит, овеваемая тёплым воздухом из тундры, и дежурит на мачте вахтенный матрос. Он ждёт появления белух. А пути её загадочны! Никто из зверобоев не знает, где она, в каких таинственных водах появляется, почему так упорно и постоянно идёт Ледовитым океаном на восток и куда потом уходит.

<…> Воздух, как и вода, неподвижен. Жарко так, что вдруг ощущаешь всю неуместность зимней шапки, телогрейки, ватных штанов в июле. Но вот невдалеке появляется чёрная полоска ряби на воде, полоска эта ширится, приближается, захватывает нас, и тогда от набежавшего ветерка дохнёт вдруг такой ледяной стужей, что сразу хочется спрятаться куда-нибудь, надвинуть поглубже шапку, запахнуться…

Я съезжаю на дно катера, прислоняюсь спиной к скамейке и поднимаю глаза. Во всём видимом небе неподвижно стоят три облака. Озарённые отражённым ото льдов светом, они нежны и лучезарны.

Заглядевшись на облака, я вспомнил все последние дни, проведённые на шхуне, и своё ощущение покоя, сознание важности того, что происходило вокруг. Я почти не спал, дни и ночи проводя на палубе. Да и мало кто спал — всё-таки раз в году выходили эта шхуна и её команда на промысел белухи; повезёт ли, не затрёт ли льдами, не потопит ли штормом на обратном, уже осеннем пути?

Как весело все эти дни было на полубаке, как были все оживлены, как споро и аккуратно работали — кто в телогрейке, кто в свитере, кто в рубахе, а кто и голый по пояс. Чинили и связывали вытащенные из кладовки и из трюмов сети, привязывали к ним поплавки из пенопласта, копались в моторах катеров, шпаклевали и красили днища шлюпок, гарпунёры пристреливали свои винтовки, и сухое эхо дробилось и отскакивало от многочисленных льдин.

Кругом до самого горизонта был лёд. Иногда стукнет глухо, проскребёт под скулой шхуны льдина, потом вывернется с шипением. Или её затянет под киль, и там она дрожит в водяных токах, выбивается в сторону, ползёт по круглому дну шхуны, вдруг со вздохом и шуршанием выскакивает у борта, растёт, поднимается торчком чуть не до мостика и с шумом валится плашмя».