Женщина не сразу ответила. По лицу у неё текли слезы, а изо рта струйка слюны. Кудрявые русые волосы прилипли ко лбу.
— Потому что… потому что вы делаете ЭТО, — еле-еле выговорила мама.
Я медленно подошел к решетке камеры. Тяжелые шаги орка предупреждающе отдавались гулким эхом в темноте.
— Я не знаю, кто ты. Но это и неважно, — тихо прорычал мой голос, — Ты — ошибка. Твои действия деструктивны и нелогичны. Когда я займусь мусором этого мира, то начну с тебя.
Во тьме усмехнулись:
— Я бы может и испугался, если бы ты был первый такой страшный, кто угрожает мне.
Больше он ничего не сказал. А я не стал спрашивать — развернулся, отошел к дальней стене.
З
Палач что-то спрашивал у мамы, но она лишь кричала. Последний ноготь аккуратно упал в металлический подстаканник.
Почему меня это должно волновать?!
Почему?!
В ответ моя нейросеть словно взбесилась. Визуальные сенсоры выдавали ошибки и критические сбои. Тело орка тяжело задышало.
Палач положил инструмент. Надежда, что всё закончилось, улетучилась вместе с противным смешком из тьмы. Человек взял что-то, похожее на стоматологические щипцы.
Нет, не похожие. Это они и были.
Взбешенный орк оттолкнулся от стены и со всей силой врезался массивным телом в обманчиво хрупкие прутья решетки. С потолка посыпалась грязная стружка. Программа подарила немного эффектов, вознаграждая за тщетную попытку выбраться из тюрьмы. Количество этой стружки зависело от параметров силы виртуального преступника.
Мое машинное мышление обрабатывало полученную информацию без проблем, но нейросеть реагировала системными ошибками: «Внимание», «Опасность», «Сбой», «Спаси». Даже контроль над мускулистым телом я периодически терял.
— Да-а-а, когда пытают родителя — это задевает, — язвительно сказала тьма. — В такие моменты к доброму герою из глубин являются скрытые. Иногда приходят боги. Может ты на меня посмотришь, и я взорвусь от твоей вселенской силы? Покажи мне!
Кто-то из тьмы впервые рассмеялся.
Я не хотел этого делать, но орк взревел. С потолка сыпалось и сыпалось. В безудержном теле горела белая, лютая ярость. И безысходность…
Что за бессмысленный набор уведомлений?
Второй зуб звякнул о металлическое дно. Мама перестала кричать и плакать. Она упала в обморок от болевого шока.
Враг цыкнул:
— Разбудите её, — сказал он, обращаясь к кому-то неведомому.
Палач молча кивнул и открыл футляр со шприцом. Ввел иглу в вену женщины.
— Адреналин, — пояснил Враг, — теперь она долго не отключится.
Все подсистемы требовали спасти!
«Да как я спасу-то?!» — начал я вести внутренний диалог с самим собой. — «Я не знаю, где она. Не знаю, кто мой враг. Я даже не могу выполнить их требования, потому что их нет!»
Мне было всё равно на эти отмазы. Я требовал у себя правосудия, справедливости… силы.
Которой не было.
Мама открыла глаза. Сначала она не поняла, что происходит. Видимо, надеялась, что всё это было сном. А потом пришла отрезвляющая боль. Вырвать зуб мудрости и так непросто, а ведь надо сделать это максимально больно.
Никто больше не пытался подобрать цифровые комбинации. Тьмушники жили в эпоху технологий и компьютерной графики. Они видели расчлененку, боль и кровь. Они были членами крутой подпольной организации, майнили для нее деньги и информацию каждый день, вот уже какой год. Им часто казалось, что они покинули реальность. Они считали, что смело встретят смерть, когда та придет за ними. Некоторые представляли, как их пытают, а они, все в крови, так и не выдают местоположение своей базы. На их страдания смотрят коллеги и плачут, восторгаясь силой погибающего ради общего дела коллеги. Потом они выбьют на мраморной плитке его имя…
Красочная картина потускнела, когда пришел Крит. Потом тусклые краски стали расплываться в мазню из черного и красного. Крит показал им как они не правы.
Половина присутствующих просто не смотрела. Другая половина закрыла глаза и зажала руками уши. Наталья была среди них. Она смогла выдавить из себя:
— Паш, помоги ему… помоги. Выдерни провод…
Павел тоже не смотрел. Он знал, что на компьютере идет запись и не боялся что-то упустить.
— Ты знаешь, что я не могу, — тихо ответил главарь тьмушников.
Послышали всхлипывания.
— Они же… они же… зубы рвут. Зубы. За что? Почему, Паша? Почему?
— Я не знаю.
— Помоги ем…
— Я не могу!!!
Впервые за пять лет, одиннадцать месяцев и четыре дня Павел при всех вышел из себя. На его крик вздрогнули все. Даже Дрон, который безуспешно пытался вскрыть бронированную гермодверь.
Говорили, что в Айвале увечье нанести самому себе невозможно.
— И это всё, что ты можешь? — разочарованно спросил голос из тьмы.