Наоборот

Дез Эссент одобрительно кивнул головой. На столе остались только две тоненькие книжки. Знаком он отпустил старика и просмотрел листы, переплетенные в шкуру дикого осла, вылощенную гидравлическим прессом, покрытую мелкими серебрящимися пятнышками акварели, форзацы из старинного шелка с несколько выцветшими узорами обладали той прелестью поблекших вещей, которую Малларме воспел в своей восхитительной поэме.

Девять страниц, извлеченных из редкостных экземпляров публикаций двух первых парнасцев, были отпечатаны на пергаменте и озаглавлены «Некоторые стихотворения Малларме». И заглавие, и буквицы были выведены изумительным каллиграфом, раскрасившим и изукрасившим их по канонам древних манускриптов.

Среди одиннадцати пьес, соединенных в этом переплете, некоторые, как, например, «Окна», «Эпилог», «Лазурь», приводили дез Эссента в волнение, но одна из всех, отрывок из «Иродиады», иногда завораживала его, как колдовство.

Вечерами, под лампой, освещающей своим слабым мерцанием безмолвную комнату, он чувствовал себя захваченным обаянием Иродиады Гюстава Моро. Она, объятая в это время темнотой, была неосязаемой и воздушной, и видно было лишь смутное изваяние, белеющее среди тлеющей жаровни драгоценных камней!

Полумрак скрывал кровь, смягчал отблески золота, окружал мраком глубины храма и прятал немых участников преступления, окутывая их мраком. Из акварели выделялась только белизна женщины в коконе драгоценностей, отчего она казалась более обнаженной.

Дез Эссент поднимал к ней глаза, узнавал ее незабываемые контуры, и она снова оживала, вызывая к жизни причудливые и нежные стихи Малларме:

О miroir! Eau froide par l’ennui dans ton cadre geleée Que des fois, en pendant des heures, désolée Des songes et cherchant mes souvenirs qui sontComme des feuilles sous ta glace au trou profond, Je m’apparus en toi comme une ombre lointaine! Mais, horreur! des soirs, dans ta sévère fontaine, J’ai de mon rêve épars connu la nudité![6]

Дез Эссент любил эти стихи, как любил произведения этого поэта, который в век всеобщего избирательного права и наживы жил в сфере литературы, защищаясь от окружающей глупости своим презрением, наслаждаясь вдали от мира дарами разума, игрой ума, доводил свои мысли до византийской тонкости, сплетая тончайшие философские построения.

Все хитросплетения мысли он связывал клейким языком, полным оглядками и странными оборотами, недомолвками и яркими тропами.

Сопоставляя несопоставимое, Малларме часто обозначал их одним термином, сразу обобщающим сходство, форму, запах, цвет, качество, блеск, предмет или сущность, которым потребовалось бы присвоить многочисленные и разнообразные эпитеты, чтобы выделить из них все виды и все оттенки одним мановением. Таким образом он уничтожал процесс поиска аналогии символа, дабы внимание не распылялось на различные свойства; и, таким образом, его обозначенные рядами определения, размещенные одно за другим, сосредоточивались на одном слове, на целом, давая общий и полный взгляд, подобный взгляду на картину.

Компактность мысли, густой процеженный отвар искусства; прием, употребляемый в его первых произведениях очень редко, Малларме смело включил в сочинение о Теофиле Готье и в «Полуденный отдых Фавна» – эклогу, в которой утонченность чувственных радостей развертывается в таинственных и ласкающих стихах, неожиданно пронзаемых диким исступленным криком фавна:

Alors m’éveillerai-je à la ferveur premire, Droit et seul sous un flot antique de lumière, Lys! et l’un de vous tous pour l’ingénuité[7].

Этот стих с односложным одиноким словом «lys» – «лилии» – вызывал образ возвышенной белизны, на смысл которого опиралось существительное «ingénuité» – «искренность», которое он выражает аллегорически, одним только словом, страсть, возбуждение, минутное состояние девственного фавна, обезумевшего от желания при виде нимф.

В этой необыкновенной поэме, в каждом ее стихе неожиданно возникали новые, невиданные образы, изображающие порывы и жалобы козлоногого бога, смотрящего, у края болота, на камыши, сохранившие неверные формы наяд, которые еще недавно их заполняли.

Дез Эссент испытывал также пленительное удовольствие, держа в руках маленькую книжечку, переплетенную в белую японскую кожу, перевязанную двумя шелковыми шнурками, палево-розовым и черным.

Черный, скрытый переплетом, соединялся с розовым изящным узлом. Розовый струился по белизне кожи, вызывая воспоминания о китайских шелках и японских румянах, а их союз отождествлялся с печалью и разочарованием, наступающим после чувственного утоления.

Дез Эссент отложил «Послеполуденный отдых Фавна» и перелистал другую книжку, которую он заказал напечатать только для себя, собрание поэм в прозе, – маленькая часовня, воздвигнутая во имя Бодлера, заложенная на фундаменте его поэм.