Наоми

Плетусь домой, немного покачиваясь, хорошо, что многоэтажка, в которой располагается моя с мамой двухкомнатная квартира, находится через дорогу от парка. Скорее бы добраться до заветной двери и моего любимого мягкого дивана. Знаю, что встречу там мать, которая опять будет кричать и биться в конвульсиях, но меня это не особо волнует, навру ей опять что-нибудь, лишь бы отстала и оставила меня ненадолго. Её слёзы и сопли давно уже не заботят меня, потому что всё это препятствует моему возвращению в иллюзорный фантастический мир, где нет места боли и страху, где наслаждение превыше всего. Лифта как всегда невозможно дождаться, иду пешком, кое-как переступая ногами по, казалось бы, невозможно высоким ступенькам. За весь мой путь в шесть этажей встречаю несколько соседей, которые молчаливо и слишком быстро проскакивают мимо меня.

– Бегите-бегите, жалкие угрюмые люди! – произношу мямлящим заплетающимся языком, когда наконец-то достигаю своей долгожданной площадки.

Шаркаю своим ключом по замку, никак не попадая в замочную скважину. Желание ударить по ненавистной мне двери растёт в геометрической прогрессии, и, когда уже достигает своего апогея, я заношу кулак, но в это время дверь отворяется изнутри, и в поле моего зрения оказываются маленькие худощавые мамины ножки.

– Явилась, скотина! – молча махаю ей головой и вваливаюсь в квартиру.

– Очень радушный приём! – схватив маму за плечи, пытаюсь смотреть ей прямо в глаза, но моя попытка проваливается с треском, потому что мама высокая, а моя голова безудержно клонится вниз. – Мне нужно поспать.

– Зачем ты утащил последний наш маленький кухонный телевизор? – Мама пытается меня остановить, хватая то за руки, то за края моей буйно выбравшейся наружу из плотного плена брюк светлой летней рубашки. – Мэтью, сынок, но как же ты можешь? У нас и так в доме осталась лишь пустота, сколько ещё будет так продолжаться? Ты же обещал, клялся мне завязать, когда отец заболел, ты плакал и божился на его могиле, что бросишь эти дурные дела. Что же ты? Как же ты можешь?

– Отстань, – я толкаю её в сторону, а сам еле-еле доплетаюсь до дивана и просто падаю на него без каких-либо признаков жизни, опять погружаясь в свои эфемерные розовые мечты.

Период неги и комфорта всегда длится недолго, и с каждым разом мне кажется, что он становится невозможно короче, а степень наслаждения притупляется. Хорошо, что хоть в этот раз я позаботился о себе и припрятал ещё одну дозу в обшивку дивана. Защищённость даже во сне сменяется тревогой, а затем страхом. Ужас пронизывает каждую клеточку моего организма, все волоски на теле поднимаются, источая колючее беспокойство. Наконец, когда во рту нестерпимо становится сухо, а в голове то и дело раздаётся низкочастотный выворачивающий всё тело наружу писк, я просыпаюсь.

Не открывая глаза, я протягиваю свою руку в щель между сидушкой и спинкой дивана преисполненный радости продлить своё безмятежное счастливое будущее, но, не найдя то, что искал и так тщательно спрятал сюда накануне, резко вскакивая с дивана. Но неожиданно тут же падаю. Моя правая рука надёжно прикована цепью к металлическому ушку, торчащему из-под дивана. В своём состоянии я его никогда и не замечал, поэтому не смог дать себе точный ответ о времени его здесь появления.

– Мама, – мой вопиющий негодующий крик разошёлся по комнатам полупустой квартиры, отражаясь от голых стен.

– Это всё ради тебя, ради меня и нашей семьи, – шептала она, стоя за углом, боясь мне показаться. – Сам ты не можешь, а в государственную клинику идти ты не хочешь, а на частых врачей у меня больше нет денег.

– Ты, драная стерва, отцепи же меня, я не животное! – крик становился всё более яростным, а её всхлипы стали слышны и в моей комнате.

– А раньше ты звал меня мамочка! – рыдания оглушили меня, ненадолго взывая к рассудку, но внезапно всплывшее в голове осознание, что моя доза потеряна, навсегда выбило жалость из моей головы, только злость и отчаяние парило по моему телу, взывая лишь к ненависти.

– Отдай мне мою дозу, жалкая тварь, отдай! – бешеные крики вырывались у меня изнутри.

– Здесь таких нет, – сквозь слёзы еле проговаривала женщина, – хотя, если посмотришься в зеркало, то, наверное, сможешь увидеть. – Удаляющиеся еле слышные раздражённому уху шаги показательно демонстрировали злобному сознанию её отстранённость и предельность беспредельного моего поведения.