Наощупь

Мои зубы выбивали дробь. Мне было так холодно, что казалось, еще немного, и моя задубевшая кожа лопнет, вывалив на асфальт замерзшие внутренности.

«Пожалуйста, боже, пожалуйста… Не делай этого с нами…» — скулила моя душа.

— Я больше не люблю тебя, Саша.

— Неправда. Так не бывает, Тань… Я знаю, что многое делал неправильно, но… Пожалуйста… Ты так мне сейчас нужна!

Я запрокинула голову к небу, не сумев удержать рвущиеся из груди рыдания. Почему? Почему сейчас, господи? Мне хотелось кричать. Выть. Проклинать судьбу, которая была ко мне так жестока…

— Я могу тебя поддерживать. Посещать врачей… Но я не могу быть с тобою, как раньше.

Ничего не ответив, Сашка встал со скамейки и поддел носком ботинка валяющийся на асфальте камень. Похудевший, осунувшийся…

— Мне так страшно, — прошептал он.

Я прикрыла глаза. Лед сковал мое тело.

— Пойдем домой, — наконец выдавила я, едва шевелясь от усталости, — утро вечера мудренее.

На лице Сашки мелькает бледная тень улыбки. Я же не могу дождаться, когда избавлюсь от его общества. Когда, закрывшись ото всех, я притворюсь, что абсолютно ничего не изменилось…

Дёма удивляется приходу отца, но ничего не спрашивает, видя, что я стелю Сашке на диване. На телефоне несколько пропущенных от Степана. Конечно, он почувствовал, что со мною что-то не так. Мое израненное сердце истекает кровью. Я ложусь в кровать и как ребенок, прячущийся от кошмара, накрываюсь одеялом с головой.

— Привет…

— Привет…

— Все хорошо?

Первая соленая капля срывается с ресниц. Его низкий спокойный голос так контрастирует с тем хаосом, что я сейчас ощущаю…

— Нет.

Слова даются с трудом. Спазм перехватывает горло. Слезы душат.

— Хочешь, я прямо сейчас приеду?

— Нет… — я все же всхлипываю.

— Тогда, может быть, ты хочешь об этом поговорить?

— Я не знаю… Я не уверена, что в состоянии вести разговоры…

— Ты вернешься к нему?

— Нет! — С моих губ срывается отчаянный протест, который я тут же глушу, потому что не могу ему врать. Не могу… — Я не знаю, Стёпочка. Я запуталась…

— Это его борьба. Не твоя.

— Я знаю, любимый… Я знаю.

— Но? Есть ведь какое-то «но»?

— Да… К сожалению, есть. Он не справится сам. Он не справится… — Мой голос сходит на нет. Я озвучиваю свой самый главный страх. Я озвучиваю свой приговор.

— Ты ведь уже все решила…

Своими словами Степан выбивает мой кислород. Он всегда знал меня лучше, чем даже я сама себя знала. Вот и сейчас он облачает в слова то, что я физически не могу… Не могу…

— Я люблю тебя, — шепчу абсолютно не в тему, — я люблю тебя так, как только можно любить…

Я хочу, чтобы он понял меня. Я уверена, что он сумеет меня понять. И простить…

— Я тоже очень сильно тебя люблю.

— Хорошо, — шмыгаю носом, отгоняю от себя прочь все сомненья. Сегодня ночью Степан еще мой…

— Ты… придешь на завтрашнее выступление?

Господи… Я ведь даже забыла! Серия мастер-классов подошла к концу, и завтра у нас назначен небольшой отчетный концерт. Мы танцуем со Степаном румбу… Боль как бешеный пёс вцепляется в мое горло. Мне нечем… нечем дышать.

— Обязательно. Я приду…

Весь следующий день мы мотаемся с Голубкиным по врачам. Его шансы на выздоровление достаточно высокие. Клиники Германии дают отличный прогноз. Но лечение там стоит огромных денег, которых у Сашки нет.

— Исключено. Я не вытяну такое лечение… Уж лучше сразу сдохнуть, — горько ухмыляется тот, пряча свой страх за улыбкой. А я не знаю, чем ему помочь. Даже если мы продадим квартиру, этого хватит лишь на операцию, которая не даст никакого эффекта без дальнейшего дорогостоящего лечения

— Погоди ты… сдыхать. Мы что-нибудь придумаем, — обещаю я, устало растирая глаза.

Мы возвращаемся домой, я купаюсь и наношу яркий сценический макияж.

— Ты куда собираешься? — спрашивает Голубкин, заглядывая в зеркало из-за моей спины.

— На танцы. У нас сегодня отчетный концерт.

— На танцы? Ты ходишь на танцы?

Вскидываю на него взгляд. Мучительная боль, от которой я целый день бежала, в конце концов меня догнала. Я сглотнула и прошептала:

— Уже нет. Это будет… мой последний танец.

Ничего не помню, ничего… Ни дороги, ни того, как переодевалась. Замерев посреди танцпола, я нервно разглаживаю складки на невозможно красивом платье… Платье, которое Степан выбирал для меня, и пью… пью его взглядом. Какой ты красивый, Степан Судак, какой ты нереально красивый.

Звучит музыка. Я чувствую его волнение, и как он отсчитывает такт. Отстраняюсь от боли. Гоню эту суку прочь. Делаю шаг навстречу… Я знаю, что это будет мой лучший танец…

Я люблю тебя, Степан Судак.

Прости меня, пожалуйста, прости…

Глава 26

Я как будто машина. Механический бездушный робот. Ничего не чувствую… Ничего. Не позволяю себе. Иначе не уверена, что смогу выжить. А без меня и Голубкин пропадет. Наверное, если бы не эта всеобъемлющая бесчувственность, я бы возненавидела его за то, что он забрал у меня… Или я сама отдала, пригвожденная чувством долга? Пришпиленная им к кресту, я не знала, что вся моя прошлая жизнь — это лишь путь к Голгофе.

— Мама…